– Я протестую! – взвизгнула прокурорша.

– Против показаний свидетеля вы протестовать не вправе, – напомнил Гордеев.

Он оглянулся на Ирину – у той единственной в зале оставалось каменное лицо.

«Ей все равно! – с ужасом подумал Гордеев. – Ей абсолютно наплевать на свою судьбу. Ужас, как же ее до этого довели?!»

Но все это были для Гордеева мелкие победы, так сказать, семейные радости. Он понимал, что неукоснительно движется развязка суда, а она не могла быть радужной. На вопрос судьи присяжные все равно ответят – виновна. А это пусть не пожизненный, даже не десятилетний, но – срок. А Ирина срока не вынесет никакого. Вообще. Каждый день за решеткой был для нее мукой мученической.

Гордеев мог в пух и прах разбивать косвенные улики, но от главной отбиться не получалось – убила.

Как ему не хватало свидетеля защиты – очевидца случившегося, серьезного, настоящего, который бы хоть как-то объяснил, что же случилось в тот день, почему Ирина ударила Ливанова в глаз своим каблуком.

Следствие такого свидетеля не нашло. Тогда Гордеев самостоятельно обошел всю округу, сам звонил и стучал во все двери. Даже нашел старуху, которая кричала Ирине из окна. Но старуха оказалась подслеповатой. И помнила хорошо только события своей давней молодости.

Гордеев все-таки решился притащить ее в суд, но лучше бы он этого не делал.

В судебном заседании старуха вдруг все отчетливо вспомнила, но из ее вполне связного рассказа получалось, что Ирина специально догнала Ливанова и умышленно нанесла удар: всадила каблук в глаз.

– Он так и повалился, родимый, – задушевно сказала старуха. – А эта села на лавку и давай выть. Я ей и сказала, чтоб она убиралась куда подальше. Я ж сначала не поняла, что она мужика насмерть убила. Думала, он пьяный лежит, прочухается. Нет. Потом милиция приехала, машин было – ой-е-ей!

– Скажите, а не видели вы в руках у моей подзащитной чемодана?

– Да вижу я плохо. Никакого чемодана я не видела.

– Простите, вы только что сказали, что видели подробности происшествия, а вот чемодана не углядели?

– Значит, не было никакого чемодана.

Прокурорша даже отказалась допрашивать свидетельницу защиты, за нее всю работу сделал адвокат.

Но самым печальным и самым позорным сюжетом своей практики Гордеев потом долго будет считать допрос самой Пастуховой.

Кто ее надоумил, неизвестно, но Ирина надела в этот день какой-то невообразимо-розовый костюмчик с юбкой выше колена, с откровенным вырезом на груди. С бледным ее лицом, с тощими плечами костюм выглядел диким и вызывающе-жалким. Ирина говорила низким, словно бы пропитым и прокуренным донельзя голосом. Отвечала на вопросы четко, но бесстрастно, словно всем своим видом говорила: а мне наплевать, что вы там решите.

Прокурорша сразу же уловила этот свой шанс окончательно растоптать защиту и была во всем обличающем блеске.

– Скажите, подсудимая, как вы себя чувствуете?

– Протестую!

– Почему? – удивился судья.

– Вопрос не касается сути дела.

– Как раз касается, – мягко возразила прокурорша. – Если подсудимая не может отвечать за свои слова, то я не буду и спрашивать. Меня просто беспокоит ее вид, – тонко съязвила она.

– Я себя прекрасно чувствую, – сказала Ирина. И в обычной жизни это был обычный ответ. Но здесь, на скамье подсудимых, он выглядел зловещим и кощунственным.

– Отлично, – обрадовалась прокурорша. – Тогда расскажите, пожалуйста, что же произошло в тот день?

– Я вернулась из Крыма. Денег у меня не было ни копейки. Потому что по дороге в поезде меня обворовали. На вокзале я увидела Ливанова…

– Вы знали его раньше?

– Да… То есть нет. Я видела его всего один раз, когда он провожал на вокзале женщину, которая меня и обворовала.

– Но вы назвали его фамилию.

– Я услышала ее впервые на следствии.

– Отлично, продолжайте.

– И я пошла за этим человеком.

– Зачем?

– Скорее всего, меня вела обида.

– Обида на кого?

– На этого человека.

– На Ливанова?

– Да.

– И что же это была за обида?

– Я была уверена, что он соучастник той воровки.

– Из чего вы это заключили?

– Он же ее провожал.

– Отличная логика. Продолжайте.

– И я пошла за ним. А потом с ним познакомилась…

– Как? Прямо вот так на улице вы знакомитесь с незнакомым человеком? Более того, с вашим, как вы говорите, обидчиком?

– Я хотела побольше узнать о нем.

– Простите, я еще раз спрошу – это не он с вами познакомился, а вы с ним?

– Да.

– «Да», – прокурорша выразительно посмотрела на Гордеева. – Еще вопрос. Сколько денег у вас украли?

– Пять тысяч долларов.

– Ого. Огромная сумма.

– Протестую. Обвинитель дает оценку…

– Поддерживаю. Прошу присяжных не учитывать это показание.

– Хорошо. Я не столько интересовалась суммой, сколько пыталась оценить человеческую жизнь, – сказала прокурорша. – Пожалуйста, продолжайте. Значит, вы с ним познакомились. Дальше.

– Он назвался Германом. Пригласил меня к себе в дом.

– И вы пошли?

– Да.

– Простите, я не ослышалась? Вы только что говорили, что видели этого человека второй раз в жизни. Что он был вашим обидчиком. И вот он приглашает вас в к себе в квартиру, а вы соглашаетесь? Почему?

– В этот момент я уже не считала его своим врагом.

– А стало быть, сразу другом, да?

– Протестую. Обвинение приписывает моей подзащитной слова, которых она не говорила.

– Поддерживаю.

– Хорошо, поставим вопрос иначе: вы считали Ливанова настолько хорошим знакомым, что решились пойти к нему домой?

– Я ему поверила.

– Обойдусь без оценок, – чуть не подмигнула в сторону присяжных прокурорша. – И что же произошло в доме?

– В лифте он на меня напал. Он хотел ударить меня ножом.

– При вашем задержании никаких ран на вашем теле не было.

– Я закрылась чемоданом.

– Значит, он напал на чемодан?

– Он не видел. В лифте было темно.

– Значит, за изрезанный якобы чемодан вы решили убить Ливанова? Это не утверждение, это вопрос.

– Я не хотела его убивать. Я схватила его за ногу, он вырвался, но упал, пытался еще раз ударить меня ножом, но я ударила его каблуком.