Проб спустился по трапу и ступил на скользкие от масла слани. В машинном отделении было светло и чисто. Моторист в черной тунике ухмыльнулся при виде пассажира и поскреб пятернею скулу.

— Кого-нибудь ищешь, доминус?

— Он ведь здесь? — спросил Проб.

— Где ж ему еще быть? Дрыхнет за вспомогательным на куче тряпья.

— Как тебя зовут, парень?

— Исполнитель.

— ЧТО?

— Исполнитель. Я исполняю желания машины.

— Хотел в детстве быть гладиатором?

— А вот и не угадал. Всегда мечтал только о море.

Проб обошел машину. «Чав-чав», — вздохнула она, как живая, за спиной. Позади серо-зеленого корпуса вспомогательного двигателя на куче обтирочного тряпья спал гений судна — толстый змей с маслянисто поблескивающей кожей. Пробу показалось, что от змея пахнет машинным маслом.

Моряки суеверны. Когда-то они приносили гению жертвы — яйца и вино. И теперь каждодневно ставили перед ним тарелку с едой и бокал галльского вина. Он ел и пил. И — как верили моряки — охранял свой корабль.

Проб опустился на кучу тряпья рядом с гением.

— Тебе здесь нравится? — спросил гений.

— Очень… — отвечал Проб.

— Мой корабль… замечательный. Знаменитый. Удрал от линкора виков. Вошел в полосу тумана и тю-тю. Это я его увел, — сообщил гений. — Видишь вино? Мне ставят его мотористы. И еще яичницу. Я обожаю яйца. Разделишь со мною трапезу?

— Охотно.

— В Новую Атлантиду?

— Нетрудно догадаться.

— Я утону вместе с кораблем, — сказал гений. — Гении кораблей не слишком долговечны. Зато как интересно! Скучно быть гением какого-нибудь дома и тысячу лет сидеть на одном месте, глотая пыль на чердаке. А я дышу соленым горьким воздухом, глотаю морскую пену.

— Скажи, мне показалось или нет… На судне контрабанда?

Гений рассерженно пропыхтел:

— Я — гений корабля. И тайн корабельных не выдаю.

— И все же на корабле контрабанда. И обратно тоже что-то повезут. Ты знаешь заказчиков. Гений не отвечал, лишь пыхтел все громче.

— Они появились недавно, не так ли? Какой-то новый хозяин и новая шайка. Тебе недолго осталось плавать, гений. Неужели не хочется перебраться на какой-нибудь новенький, блестящий краской теплоход и…

— Это мой корабль, — перебил гений, — с ним я и умру.

— Так что же насчет заказчиков? — настаивал Проб. Опять пауза и громкое пыхтенье. И наконец центурион разобрал невнятный шепот:

— Какие-то новые люди. Лихие. Настырные. Они погубят корабль, вот увидишь… Вики не потопили. А эти угробят — точно…

Элий сидел во дворе и смотрел, каик льется из фонтана тонкая струйка воды. Жара. Элий отер ладонью лоб. Откуда у человека появляется уверенность, что он может изменить судьбы мира? Откуда хотя бы уверенность в своей правоте? Разве можно быть хоть в чем-то уверенным? Даже в собственном существовании? Ах нет, в одном можно быть уверенным — в смерти. Она-то непременно наступит. «Еще немного — и ты прах или кости; останется одно лишь имя, а то и его нет»[74].

Камилл с Титом неподалеку наполняли бутылки из-под вина «коктейлем для Чингисхана» — смесью бензина, керосина и смолы. От этой смеси осадные машины замечательно горели. Камилл скинул тунику, оставшись только в кинктусе[75]. Плечи его стали коричневыми и обгорели до пузырей. Кожа шелушилась и слезала белыми шкурками. Среди римлян вдруг прошел слух, что раны на загорелой коже срастаются быстрее и без осложнений. И теперь многие преторианцы разгуливали по внутренней крепости нагишом, принимая солнечные ванны.

Квинт подошел и сел рядом.

— Поздравляю, ты по-прежнему Цезарь.

— Что? — Элий не сразу понял, о чем говорит его агент (или его друг — он уже и сам не знал, кем считать Квинта).

— Криспина родила девочку.

— Не рановато ли? По срокам столь радостное событие ожидалось через месяц.

— Как видно Криспина торопилась, желая угодить императору. Да нет, не рано. Ведь они спали еще до свадьбы. Роды в срок. Но девочка Руфину не нужна, — ухмыльнулся Квинт и хитро подмигнул Элию.

— Значит, теперь Август придет нам на помощь, — сделал свой вывод Цезарь.

— Будем надеяться.

Элий поднялся и принялся расхаживать по двору. Неожиданно остановился, хлопнул в ладоши. Квинт не сразу понял, что Элий смеется.

— Я же сказал — Нисибис не падет, пока я здесь! В ответ Квинт пожал плечами.

— Нисибис не падет! — крикнул Элий. Камилл поднял голову и с изумлением посмотрел на Цезаря. А Тит продолжал заниматься своим делом.

— Надо сдать город… — Дионисий чуть не плакал. — Я устал… Все устали… Держаться больше нет сил… — префект заломил унизанные перстнями руки. — Устал… И вы устали… вы тоже… варвары нас пощадят.

Он схватил бутылку и наполнил бокал до краев. Выпил залпом, пролив ликер на шитые золотом одежды. Окна в доме префекта были закрыты железными ставнями, повсюду горели масляные светильники. Было невыносимо душно.

Цезарь молчал. Рутилий тоже.

— Я вчера был на стене… Это чудовищно… То, что происходит, чудовищно… в двадцатом веке… — Дионисий по-настоящему всхлипнул.

— Чудовищно, — подтвердил Рутилий.

— Так мы сдадимся?

— Нет.

— Почему?

— Потому что здесь Цезарь. Ты просил его остаться. Мы остались. Теперь Нисибис не может сдаться. Дионисий растерялся.

— Но это… это… так нельзя… — пробормотал, запинаясь.

— Именно, Нисибис нельзя сдать.

— Я сдам город! Своей властью! — взвизгнул Дионисий и кинулся к двери, будто собирался немедленно бежать на стену.

— Только попробуй открыть ворота, и я тебя пристрелю, — Рутилий вынул пистолет из кобуры и взвел курок.

Дионисий попятился.

— Нисибис будет сопротивляться, — сказал трибун, но пистолет не убрал.

— Сколько? — выдавил Дионисий.

— Сколько сможет.

— Говорят, Дионисий построил в своем саду бункер и надеется там укрыться, если стены падут, — сказал Элий, когда они вышли из дома префекта.

— Ну его к воронам, — буркнул Рутилий. — Хочешь финикового ликера? — он протянул флягу Цезарю. Тот сделал глоток. Рутилий же приложился изрядно. — Руфин через пять дней будет здесь. Осаду снимут. Тебе на голову наденут дубовый венок. Римляне будут носить тебя на руках. Скавр даст тебе чин трибуна…