– Ты говоришь так, словно им нужна была я, а не она, – тихо говорю я; губы не слушаются меня.

Он кивает.

– Это было очевидно для всех. Она тоже это поняла.

На какое-то время я замолкаю, стараясь смирить страх, наливающий холодом все мое существо. Я стараюсь вести себя смело, как Анна Болейн в свое время. Она протестовала, отстаивая невиновность своего брата и друзей.

– Мы как-нибудь можем ее освободить? – спрашиваю я. – Ей придется пройти через суд? Может, отправиться к королю и сказать ему, что ее бросили в тюрьму по ошибке?

Уильям смотрит на меня так, словно я говорю что-то немыслимое, словно я сошла с ума.

– Кейт, он уже обо всем знает, не будь дурой. Это не Гардинер забегает вперед короля, а епископ выполняет королевское поручение. Король собственноручно подписал ордер на ее арест и одобрил помещение ее под стражу, и созыв суда, и ее отправку в тюрьму до вынесения приговора. Он уже дал указания всем судьям, он уже все продумал и решил.

– Но суд присяжных должен быть независимым!

– А это не так. Он сам скажет им, какой надо будет вынести вердикт, и ей все равно придется предстать перед судом. Единственным выходом для нее будет отречься на суде.

– Не думаю, что она на это согласится.

– Я тоже.

– Что же тогда будет?

Он просто смотрит на меня. Мы оба знаем, что будет.

– Что тогда будет с нами? – потерянно спрашивает он.

* * *

К моему удивлению, король приходит к моим комнатам вместе со своими джентльменами и даже некоторыми членами Тайного совета, чтобы сопроводить нас на ужин. Довольно давно Генрих не пребывал в добром здравии, чтобы сопровождать меня к столу. Они входят в зал шумно, словно празднуя возвращение ко двору. Он не может ходить, даже стоять на своей источенной болезнью ноге, поэтому появляется на своем кресле на колесах, с выставленной вперед перебинтованной конечностью. Он смеется над этим, словно говорит о временном состоянии, вызванном легкой раной, полученной на турнире или охоте, и все придворные перенимают от него это настроение и смеются вместе с ним, словно всерьез ожидают завтра увидеть его верхом или танцующим. Екатерина говорит, что закажет себе точно такое кресло, и они устроят настоящий турнир, в котором будет участвовать и сам король. Тот требует, чтобы это было непременно сделано и что турнир надлежит провести не позднее завтрашнего дня. Уилл Соммерс пляшет перед ним так, словно это он въезжает на стуле в зал, а не король, иногда делая вид, что сейчас упадет прямо на пути королевского кресла и тот его непременно переедет.

– Молох! Меня раздавил Молох! – кричит шут.

– Уилл, если б я тебя раздавил, то тут некому было бы на это жаловаться, – замечает король. – Держись подальше от колес, дурень!

В ответ Уилл совершает головокружительный прыжок и убирается с дороги, как раз вовремя. Фрейлины взвизгивают и хохочут, словно на их глазах произошло нечто невероятно смешное. Мы все взвинчены до предела и готовы на все, чтобы удержать короля в хорошем настроении.

– Клянусь, я перееду тебя своей колесницей! – кричит Генрих шуту.

– Не поймаешь, – дерзит тот.

Тогда король рявкает двум пажам, пыхтя катившим его кресло, и велит им нагнать мерзавца, который бегает и скачет по всей моей приемной, балансируя на скамейках, вспрыгивая на подоконники, кружа вокруг фрейлин и цепляя их за талии, раскручивая и с хохотом сталкивая их со своего пути. И в приемной воцаряется шумная возня, где все бегут в разные стороны, а в самом центре на своем кресле ездит хохочущий Генрих с раскрасневшимся лицом и криками: «Быстрее! Быстрее!» В конце Уилл успевает выхватить откуда-то кусочек белой ткани для вышивки, падает и поднимает его над собой в знак капитуляции.

– Ты – Гелиос, – говорит он Генриху. – А я – твое маленькое облачко.

– А ты – большой дурень, – Генрих отвечает с нежностью. – Ты разгромил комнаты моей жены, перепугал ее фрейлин и взбудоражил весь двор.

– Тогда нас, таких дурней, двое, – говорит Уилл, улыбаясь своему повелителю. – Два молодых дуралея, таких, какими мы были, когда нам было лет по двадцать. Но, Ваше Величество, вы стали мудрее по сравнению с тем временем.

– Почему это?

– Да просто мудрее и царственнее, а еще красивее и храбрее.

Генри улыбается, ожидая продолжения шутки.

– Ну да, действительно так.

– Вас вообще, Ваше Величество, стало больше во всех отношениях, – заявляет Уилл. – Значительно. А у королевы больше мужа, чем у большинства женщин.

И Генрих разражается громким смехом, и смеется до тех пор, пока не начинает кашлять.

– Ах ты, негодяй! – говорит он, отдышавшись. – Иди теперь на кухню и ужинай там, с собаками.

Уилл грациозно кланяется и уходит с глаз долой. Когда он проходит мимо меня, я замечаю на его губах быструю улыбку, словно он давал мне знать, что сделал все, что мог, и мне осталось лишь продержаться во время ужина. И в который раз я задумываюсь о том, что Уилл Соммерс совсем не так глуп, как хочет казаться. Человек, который так долго жив в самом пекле пронизанного интригами двора, просто не может быть глупцом.

– Идем к столу? – спрашивает меня король.

Я улыбаюсь и кланяюсь, и мы идем вперед. Странная, неуклюжая процессия, возглавляемая королем в кресле и пыхтящими сзади него пажами. Генрих хрипло дышит и обильно потеет, так, что весь его золотой дублет уже промок почти насквозь. Интересно, как долго он еще продержится?

– Был ли у тебя сегодня кто-нибудь из проповедников? – учтиво спрашивает Генрих, когда слуга льет ему на руки воду из золотого кувшина, затем тщательно промокает их льняным полотенцем.

– Да, – говорю я, протягивая руки под ароматизированную воду. – У нас был капеллан Вашего Величества и рассказывал нам о благодати. Было очень интересно, и очень стимулировало мысль.

– Надеюсь, что там не было ничего излишне новаторского, – со снисходительной улыбкой замечает он. – Ничего такого, что подтолкнуло бы к спору юного Тома Говарда. Его уже отпустили из Тауэра, только я не могу допустить, чтобы он опять расстроил отца.

Я улыбаюсь так, словно эта новость для меня ничего не значит и занимает меня не больше, чем обычные послеполуденные развлечения.

– Ничего новаторского, Ваше Величество. Просто Слово Божье и его понимание от служителя церкви.

– В твоих покоях все хорошо да пристойно, – с внезапным раздражением говорит он. – Но вот на улицах да в тавернах его обсуждать не стоит. Одно дело, когда о нем спорят ученые, и совсем другое, когда какая-нибудь деваха с фермы или дурень-подмастерье пытаются его читать и обсуждать то, что поняли.

– Совершенно с вами согласна, – говорю я. – И поэтому Ваше Величество так милостиво даровал всем Библию, и поэтому все так хотят получить ее обратно. Тогда у всех появится шанс тихо читать и узнавать о том, что там написано, а не собираться вместе и слушать, как один цитирует, а другой поясняет.