это так, проезжающие, — нерешительно пробормотал Бориско. Парень все не верил в погоню.

— Смотри, дурень, шеломы поблескивают.

Всего они насчитали десяток преследователей. Когда проехал последний, монах хлестнул коня.

— Видал? Уразумел? Десять соколов на тебя, на малую птаху, выпустил Кашинский князь. Теперь давай бог ноги. Близко они!..

Скакали всю ночь. Под утро шатающиеся от усталости кони начали спотыкаться. Монах с тревогой оглядывался назад.

В серой, леденящей мгле предрассветного тумана в двадцати шагах все становилось размытым, зыбким, а дальше и совсем ничего не было видно. Бориско не мог понять, по каким признакам узнает монах, что погоня не отстала, но по явной тревоге на его лице он догадывался, что это так.

Монах вдруг остановился, огляделся по сторонам.

— Здесь!

Повернул коня в лес по еле заметной среди сугробов тропе. Бориско осмелился было спросить:

— Почто мы в лес повернули?

Но монах коротко оборвал:

— Прикуси язык!

Ехали друг за другом: монах впереди, Бориско следом. Монах все время перегибался с седла, вглядывался в тропу. Внезапно резко остановил коня, так что Бориско наехал на него сзади. Соскочив в снег, монах показал на ствол сломанной сосны.

— Стой здесь. Шаг вперед — смерть! Голос подам, тогда можно вперед ехать. Вишь, там впереди столетняя ель? Как за нее завернешь, жди меня.

Повернулся, пошел в лес, нимало не заботясь, что в сугробах он оставляет явный, даже ночью хорошо видный след.

3. НА ЗВЕРИНОЙ ТРОПЕ

— Иван Степаныч, они в лес свернули.

Десятник подъехал к передовому воину, стоявшему на следу. Действительно — свернули в лес.

— Иван Степаныч, дело–то нечисто. Хитрят они. Тропа, смотри, звериная, вишь, сучки на какой высоте поломаны да обглоданы! С чего бы им на лосиную тропу свернуть?

Десятник и сам понимал, что тут какая–то хитрость, но какая? Кто ж ее знает! Можно и на засаду нарваться, но не бросать же преследование! Погоня углубилась в лесные дебри. Был самый глухой предутренний час. Месяц спустился низко. В лесу стало сумрачно, лишь наверху, над морозной мглой, на вершинах высоких елей поблескивал снег в зардевшихся теперь лучах заходящего месяца.

В морозном лесном мареве ехать пришлось с великим бережением, сторожко слушая дремучую тишину, в которой застыл, оцепенел зимний лес.

Ехавший первым десятник вздрогнул, натянув поводья.

— Иван Степаныч, — окликнули его сзади, — ты чего стал?

— Гляди! Вишь, от буреломной сосны следы разделились. Кони вперед ушли, а пеший ошуюю в лес свернул.

Молодой воин двинулся было вперед, но десятник схватил его за плечо.

— Стой! Засада тут али что другое, не ведаю. А только не на дураков напали. Явно супостаты хотят, чтоб мы на развилку следов накинулись. Стойте все. Я сам. — Соскочив с коня, десятник сошел с тропы и, сразу увязнув в снегу выше колен, исчез в заснеженном ельнике. Хрустнул два раза сучок, и все стихло, точно и не было человека.

Крался он по лесу, каждый миг ожидая нападения. Следа из виду не упускал, но сторонился его, как зачумленного.

Все может статься в лесной чащобе, так вернее на след не выходить. Пройдя шагов двадцать, укрываясь за каждым деревом, он остановился около древней корявой сосны, с опаской выглянул из–за ствола и вдруг, громко засмеявшись, смело вышел вперед. Разгадка была найдена.

— Ай да монах! Ловок!

На небольшой полянке, опертый на пенек, стоял самострел. Тяжелая, могучая дуга лука была круто согнута, на натянутой тетиве лежала длинная, припасенная на большого зверя стрела. Десятник подошел. В просвете меж деревьями виднелась буреломная сосна. Туда же, по направлению к тропе, тянулся узкий сыромятный ремешок, привязанный к защелке, удерживающей тетиву.

— Вишь, сучий сын! — качал головой десятник, рассматривая следы монаха. — Самострел он повернул, поставил его круче, вон и снег с него осыпался. Лося так не убьешь, стрела пройдет выше, а вот всадника…

Десятник тронул защелку, и стрела, свистнув, мелькнула в воздухе.

— Досталось бы мне, кабы я к этой сломанной сосне подъехал, развилку следов разгадывать. Добро! За эту хитрость с монахом я поквитаюсь.

Но десятник плохо знал, за кем ему довелось гнаться. Неспроста свернул монах на лесную тропу. Затерянное в лесной чащобе, стояло там небольшое сельцо. Туда–то, где его поджидал отряд тверских воинов, и возвращался чернец, а выдумка во стрелой была нужна ему лишь для того, чтоб оттянуть время, а при удаче и подбить одного из преследователей.

Десятник вылез на тропу и повел свой отряд быстро, неотступно, но с оглядкой: того и жди какой–нибудь пакости!

Уже утром, когда совсем рассвело, на обрыве лесного оврага увидели кашинцы человека. По всему обличию то был лесовик, охотник, Десятник проехал мимо, но тот окликнул его:

— Эй! Дядя, зря коней моришь!

Десятник остановился, подозрительно оглядел с головы до ног окликнувшего его охотника, но все же спросил:

— Это почему же зря? Тебе отколь известно, куда мы едем?

Тот, не отвечая, затряс рыжими патлами, торчавшими из–под волчьего треуха.

— Не ходи дальше, дядя. Впереди беда тя ждет.