Он еще раз поблагодарил женщину, распрощался с нею и покинул прохладный коридор приемного покоя. На улице он решил посмотреть, не звонил ли ему кто-нибудь за то время, пока телефон был разряжен. Оказалось, что у него целых три непринятых звонка и одно сообщение. Один звонок и сообщение были от жены Марии, которая сетовала на рассеянность Льва Ивановича и просила его перезвонить ей, как только он зарядит телефон, а еще были звонки от Терентьевой Марины и от Крячко. Лев Иванович решил поговорить сначала с Терентьевой. Он нашел удобную скамеечку во дворе и, удобно устроившись, позвонил.

– Марина, прошу прощения, – стал извиняться он, как только Терентьева ответила ему. – Я только что зарядил телефон. Поэтому слушаю вас внимательно.

– Лев Иванович, пришла экспертиза относительно темного пятна на костюме. Помните тот костюм, что нашли в шкафу в комнате Данилина-старшего?

– Да-да, помню. И что там? – нетерпеливо отозвался полковник.

– Редкая группа крови – четвертая отрицательная. И еще… – Терентьева сделала паузу, и Лев Иванович слышал, как она листает какие-то бумаги. – А, вот, нашла. Обнаружили четкие отпечатки пальцев на стеклянной полочке, висящей в ванной комнате, затем – в спальне, на поверхности одного из ящиков комода, и еще – на стакане с соком, который стоял в холодильнике. «Пальчики» маленькие, скорее всего, женские, и они явно не принадлежат ни жене садовника, который сейчас временно охраняет дом, ни Арине Данилиной. Чужих отпечатков всего три. Один, правда, нечеткий, но специалисты сказали, что все три отпечатка – от одного и того же большого пальца левой руки. А вот на коробочке с туалетной водой и на самом флаконе ничего не нашли. По всей видимости, у того, кто пользовался парфюмом, руки были в перчатках.

– Ну, хоть что-то, да есть новенькое, – проговорил Лев Иванович. – Можно сказать, что маленький шажок вперед мы сделали.

– Не маленький, Лев Иванович. Я ведь вам еще не все рассказала. На расческе, которую нашли в ванной, эксперты обнаружили волоски. Причем по виду они были как бы одинаковые и по цвету, и по толщине, но когда рассмотрели поближе, то оказалось, что часть волос крашеная. Была даже определена марка краски. Это фирма «Шварцкопф», тон светло-русый, «сандра». Но если смотреть, как я уже сказала, на оба типа волос обычным взглядом, то разницы нет. Потрясающе профессиональная окраска. Мы уже занимаемся парикмахерскими, которые используют именно эту краску, и ищем тех мастеров, которые использовали именно этот оттенок в последние несколько дней до свадьбы Данилиных.

– Отлично. Обязательно держите меня в курсе событий. Что-то еще?

– Пока все, – вздохнула Терентьева. – Но и это уже прогресс. Ведь если наша убийца как-то связана с Ариной и была в шале, то многое становится ясным и понятным.

– Почему вы думаете, что убийца была связана с Ариной Данилиной? Может быть, это волосы и отпечатки пальцев подруги Арины. Как ее зовут, Алиса, кажется.

– Нет, у Алисы, а я с ней тоже беседовала после убийства Глеба Алексеевича, волосы совершенно другого цвета – не пепельно-русые, а русые с рыжинкой. И ночевала она не в шале, а в гостинице, в городе. В дом она, по ее утверждению, не заходила вовсе. А что касается моей догадки, то если у Арины, как мы уже говорили с вами по этому поводу перед вашим отъездом, был сообщник, вернее, сообщница, то ее было проще простого впустить в дом и спрятать. Особенно после того, как в вас стреляли. Помните, все сразу кинулись в сосняк искать стрелка? А что, если она, убийца, сделав крюк…

– Вернулась в дом, где ее никто и не думал искать! – закончил за капитана фразу Лев Иванович. – Марина, вы умница! – похвалил он Тереньтеву, и тут же перед ним мелькнуло воспоминание – некий силуэт на втором этаже, который отступает в глубь комнаты от окна, чтобы спрятаться от взгляда Гурова.

«Значит, мне не показалось, – подумал он. – Значит, в доме и вправду кто-то был, кроме Арины Данилиной. В девичестве – Смеховой».

Двери Крячко открыла сиделка, женщина в возрасте, но крепкая и ширококостная, представившаяся Аленой Максимовной.

– Проходите в гостиную, я сейчас вывезу его к вам. Он в библиотеке. – Но немного погодя она вошла в комнату и сказала: – Пойдемте со мной. Капризничает сегодня, не желает на солнце выезжать.

В гостиной квартиры Корсунова Станислав уже бывал, когда приходил беседовать с Данилиным-старшим, и она не произвела на него большого впечатления. Гостиная как гостиная, каких много. Но вот от библиотеки полковник пришел в восхищение, потому что никогда в жизни еще не видел столько книг в частной коллекции. Это не были фолианты в красивых обложках, которые так модно выставлять нынче напоказ. Скорее, библиотека походила на букинистический магазин, где книги имели старые, потрепанные от частого чтения обложки. В комнате пахло пылью и бумагой – тем, настоящим запахом книг, которые встретишь разве что в небольших районных библиотеках.

– Проходите, молодой человек, – раздался в полумраке комнаты чуть скрипучий, но приятный баритон.

Владимир Степанович Корсунов – генерал-майор в отставке – встретил Станислава Крячко, сидя в кресле-каталке. Ноги старика были накрыты пледом, и сам он, несмотря на летнюю жару, был одет в теплый халат. Корсунов сидел в глубине комнаты у окна, занавешенного плотной занавесью, и держал на коленях книгу, поверх которой лежали очки. Его лицо и колени освещал свет от торшера, стоящего позади кресла. Рядом с ним стоял кислородный баллон, а сбоку на кресле висела кислородная маска. Старик указал Станиславу на кресло напротив себя и попросил сиделку:

– Алена Максимовна, принесите нам чаю, пожалуйста.

Сиделка кивнула и вышла, а Корсунов посмотрел на Крячко молча и выжидательно.

– Мне очень неудобно беспокоить вас, Владимир Степанович, – вздохнув, сказал Крячко, – но вы должны понимать, что нужно расследовать все эти убийства…

– Да, я понимаю, – сухо прервал Станислава старик. – Спрашивайте, я отвечу на все ваши вопросы. Если, конечно же, буду знать на них ответы.

Крячко откашлялся и сказал:

– Владимир Степанович, у нас есть подозрение, что семье Данилиных мстят за ту аварию трехгодичной давности, которая произошла по вине Глеба Алексеевича. По всей видимости, родственникам погибших не понравилось слишком уж мягкое наказание, которое понес тогда ваш внук. Как вы думаете, возможен такой вариант?

– Авария… – Старик покачал головой. – Я говорил тогда своей дочери, что не стоит так сильно переживать за Глеба. Он был виноват, пьяный сел за руль, и надо было, чтобы он понял это. Осознал… Но она баловала его, жалела и слишком уж опекала, считая, что таким образом отдает долг погибшему брату, а также воспитает мальчика достойным преемником семьи Данилиных. Она не могла иметь детей, а потому всю свою материнскую любовь отдала Глебу… – Корсунов замолчал.

– А Иван Дмитриевич как относился к Глебу? Какие у них были отношения?

– Мой зять любил Глеба, как родного сына. Но не одобрял того, как его воспитывает Галина. Считал, что она растит из него неженку и эгоиста. Старался быть строгим с ним. В принципе, он был прав. Я, если честно, тоже во многом виноват, что Глеб вырос избалованным и самолюбивым. Он мой единственный внук… – Корсунов глубоко вдохнул и выдохнул. – Простите, мне тяжело говорить. Сердце больное. – Он немного помолчал, потом продолжил: – Галина познакомилась с Иваном, когда оканчивала институт экономики и права. Иван приехал из Краснодара в Москву на какой-то там комсомольской съезд. Они познакомились случайно на одном мероприятии. Она влюбилась в него так, что мы с женой даже стали опасаться за ее душевное здоровье. Эта любовь была как болезнь. Поэтому я сделал все, чтобы Иван остался в Москве и продолжил учебу и карьеру уже в столице. Они стали жить у нас. Галина забеременела… Ох, простите меня, старика. Я наверняка все это зря вам рассказываю.