– Давайте за встречу!..

Выходит удивительно единодушно и порывисто. Все смеются. К Колюне возвращается уверенность и солидность, и он прибирает застолье к рукам. Следует краткий экскурс в новейшую историю гангренозного разложения и шаманского врачевания экономической и общественной жизни города. Рассказчик не по-обывательски осведомлен, его изложение пестрит живописными, непубличными подробностями.

– Минакова помнишь? – обращается он к Алле Сергеевне. – Минаков – это его бывший второй секретарь.

– Конечно, помню! – отвечает Алла Сергеевна.

– В Красноярске сейчас. Хорошо сидит. Перезваниваемся иногда… А Трофимчука?

И этого она помнит.

– Подстрелили в девяносто пятом…

– Да ты что! – ахает Алла Сергеевна.

– И Качурина, и Фомченко, и Сафронюка…

– Да! Ты! Что! – вконец теряется Алла Сергеевна. – А их-то за что?

– Откусили, а прожевать не смогли… – роняет Колюня. – Что ты! Тут такой передел был! Да и сейчас еще идет…

На несколько секунд лицо его делается непривычно жестким, сосредоточенным и отстраненным, но он спохватывается, улыбается и громко провозглашает:

– Предлагаю тост за наших прекрасных дам!

– Спасибо! – благодарят прекрасные дамы, прекрасно понимая, что из них прекрасна только одна.

Наконец становится очевидным, что воспоминания обращены к памяти двоих, и Марья Ивановна с Петенькой, утомленные хромотой недомолвок и невразумительностью ампутированных подробностей деликатно встают и, забрав с собой Саньку, уходят на кухню пить кофе с пирожными.

Оставшись одни, бывшие любовники некоторое время молчат, а затем Алла Сергеевна, понизив голос и глядя Колюне в глаза, говорит:

– Ты прости меня, Колюша, за то, что я плохо с тобой обошлась. Ты этого не заслужил…

– Ну, что ты, что ты! – торопится простить Колюня. – Честно говоря, я всегда знал, что так оно и будет!

– Что значит знал? Как – знал? – удивляется Алла Сергеевна.

– Ну, не знал – чувствовал… – поправляется Колюня, и в глазах его, предательски увеличенных стеклами очков, плещется застарелая печаль. – Ты женщина другого, не местного калибра…

– Как мама? – спешит сменить тему Алла Сергеевна.

– Спасибо, ничего! Вся во внучках! – улыбается Колюня.

– А сам как?

– Теперь уже легче… А поначалу было совсем хреново…

Он достает семейные фотографии и объясняет, кто на них есть кто. У него миловидная стройная жена и две прелестные дочки восьми и десяти лет, о чем Алла Сергеевна спешит его уведомить.

– Спасибо! – теплеют Колюнины глаза.

– Твоя жена обо мне знает? – интересуется Алла Сергеевна.

– Знает, что мы разошлись. Но ведь такое случается сплошь и рядом… – пожимает плечами Колюня.

– Да, сплошь и рядом… – соглашается Алла Сергеевна.

Немного погодя Колюня достает из портфеля плотный увесистый пакет и протягивает его Алле Сергеевне:

– Это тебе. Это должно быть у тебя.

– Что это? – удивляется Алла Сергеевна и заглядывает в пакет. Там фотографии.

Она пересаживается на диван, вытряхивает фотографии и принимается их разглядывать. Их много, и они восхитительны. Перед ней анатомия ее улыбки, которую Колюня, карауля движение ее лица, нечасто и внезапно озарявшегося лучезарным совершенством, расслаивал острозаточенной долей секунды на кадры. Здесь увековечены ее наряды, прически, повороты головы, нюансы настроения, игра света на сцене ее лица – мягкий, не медальный профиль, завлекательный витринный анфас, вопросительный полуоборот, манерные три четверти и ее отстраненные, обращенные на внутреннего собеседника глаза.

– Неужели это я? – растерянно бормочет Алла Сергеевна. – Неужели я была такая… симпатичная?

– Ты и сейчас прекрасна… – роняет Колюня.

Алла Сергеевна берет фотографию, где она на разморенном жарой берегу, на пороге желанной речной свежести – в смелом купальнике, с лоснящейся на солнце, словно глянцевая упаковка кожей, ладная, соблазнительная, самую малость не дотянувшая до своих сегодняшних девочек, что покачивая крутыми бедрами, несут на себе груз ее фантазии.

– Неужели себе ничего не оставил? – спрашивает она со смущенным смешком.

– Оставил. Извини, – отвечает Колюня и извлекает из кармана два фотопортрета, где все тени на ее лице, кроме ровных высветленных щек овальные, выпуклые, растушеванные. Фотофея, да и только!

– Оставь еще и эту, если не боишься, – протягивает она ему себя в купальнике.

– Спасибо, – коротко благодарит Колюня, и фотографии исчезают в левом внутреннем кармане его пиджака.

– Ну, хорошо, – неожиданно деловито говорит Колюня. – А теперь к делу!

И они принимаются обсуждать сценарий завтрашнего дня.

– Ты не представляешь, как мы все здесь тобой гордимся! – завершает обсуждение Колюня.

День третий.

Судя по тому, как неудержимо и свободно струятся складки ее воспоминаний, Алла Сергеевна вознамерилась превратить роман в вечернее платье. Судя же по его подолу, который уже спустился ниже колен, нижнего белья мы больше не увидим. Впрочем, если вы успели заметить, нашей героине чужды неприязнь к углам и любовь к диагоналям, которыми страдает человек обычный, а потому все может быть.

Утром Петенька попросил об одолжении: если он ей сегодня не нужен, то он с ее разрешения посвятит день личным удовольствиям. Она разрешила.

Затем приехал оживленный Колюня, пил кофе, шутил и не сводил с нее нежного, грустного взгляда. После отвез ее на телестудию, свел ее там с командой передачи «Сибирский альянс» и пообещал вернуться через два часа, чтобы ехать с ней на фабрику.

Аллу Сергеевну необычайно приветливо встретили и провели в гримерную, где гримерша, несколькими точными движениями доведя лицо гостьи до камерного совершенства, похвалила ее незаурядную фотогеничность. Впрочем, вежливая женщина была не первая, кто ей это говорил.

Желая выглядеть скромно и элегантно, она явилась в светло-сером полуделовом костюме из жаккарда – однотонном, без карманов, подкладки и каких-либо аппликаций, с потайными застежками и молнией. Узкая облегающая юбка до колен выделяла ее слегка выпуклый живот, плодородную округлость бедер и прочие невянущие кондиции. Доминантой же неотразимой привлекательности был псевдострогий жакет с длинными рукавами и куцеватым напуском на бедра. Приталенные полы его ровно сходились по линии переда и, оставляя узкий зазор, соединялись от горла до талии крупными, продетыми сквозь вязаные петли перламутровыми пуговицами. На животе полы слегка разъезжались, и образовавшийся остроконечный просвет наполнялся вместе с зазором газовой голубизной блузки. Ее низкая, спрятанная под жакетом горловина не претендовала на территорию его круглого воротника, что рельефной отделкой обрамлял еще стройную, облагороженную короткой пышной стрижкой шейку с возложенной к ее подножию ниткой жемчуга. Ширина бедер визуально равнялась ширине прямых отведенных плеч, а все еще тонкие, никак не желающие полнеть руки с узкими запястьями и приталенными локотками завершали целомудренный, доброжелательный и убедительный силуэт законодательницы мод.