Ну что же, пожалуй, войду и я. На улице Женя Курбений глуховатым голосом настойчиво разносит оводов. Полог приподнимается, Женя смотрит на меня расстроенно. Он поразительно стал похож на монгола. Я хохочу, присаживаюсь на голые нары. Женя входит, бросает спальный мешок, стаскивает с плеч лямки рюкзака.

— Дурень. Посмотрим, как будешь выглядеть ты после первого укуса овода. Я уверен, что твоя физиономия расплывется, как перезрелый помидор.

Я больше не смеюсь.

— Женя, а не мешало бы сейчас десятка полтора помидорчиков, а?

Женя задумывается, улыбается.

— Ирина обещала прислать посылку. Может, будет ко Дню строителя. Я, пожалуй, лягу. Ну здесь и нары — шесть кривых палок. Хоть бы сбили их как-нибудь.

— Чем, Жень? Ты же слышал, что говорил командир: гвоздей пол-ящика дали. Сам знаешь, каково сюда везти. Еле на кухню и столовую хватило, все остальное на проволочных гвоздях.

Я разваливаю стопку матрацев, выбираю какой поновее, но выбор невелик. Простыни и одеяла новенькие.

— Не знаешь, на каком километре мы от Сургута? — спрашиваю Женю.

— Нет. А вообще можно подсчитать. Мы на тысяча пятьсот сороковом пикете. Умножь на сто метров. Сто метров — это расстояние от метки до метки. Вот и получается сто пятьдесят четыре километра.

— А до Уренгоя?

22 июня. Прилетела последняя группа нашего отряда. Она оказалась настолько любознательной, что командиру Анатолию Гонте пришлось забраться на ящики с тушенкой и произнести большую речь. «Объем работы: восемь километров трассы, два моста через постоянные ручьи, расчистка под карьеры двух площадок по восемнадцать гектаров. Работу начинаем сегодня с 19.00 по местному времени».

Лагерь зашумел. Настроение у всех приподнятое. Еще бы! Целую неделю ехали в жарких, душных вагонах, а теперь лес, столько простора!

24 июня. Первая бригада занимает участок недалеко от лагеря, остальные уходят вперед. Я попадаю в первую бригаду. Солнце опускается все ниже и ниже к темно-зеленым вершинам сосен. Здесь небольшая возвышенность, а впереди низина, косматая от беспорядочно наваленных деревьев. Все на мгновение останавливаются, смотрят вслед уходящим бригадам. За работу!

Солнце давно ушло, но никто не заметил его исчезновения — белая ночь. Мы двигаемся, мы живем в ее ровном сиянии. Лицо горит от комариных укусов, глаза ест адская смесь пота и «Дэты». Топор тяжелеет, но по-прежнему остр и мелодично звенит на сухих сучьях, мягко врезается в зеленые ветви. Болят руки. Прислушиваюсь. Вой бензопил, шлепки топоров. Рядом сопят ребята. Возвышенность и лагерь остались далеко позади, и мы от дерева к дереву бредем по мягким кочкам. Между кочками темные дыры, заполненные водой. Я уже в который раз «измеряю» ногой их глубину.

27 июня. Мы заканчиваем свои первые пятьсот метров, все вместе «обрабатываем» огромный, взлохмаченный кедр. Впереди уже голые стволы, обрубленные ветви «присели», просека выровнялась, стала «чистой». Забираем фуфайки, чайники с водой и идем дальше. Гуськом один за другим переходим быстрый, пенистый ручей и медленно поднимаемся на возвышенность. Здесь встречаем вторую бригаду. На участке растут огромные узловатые сосны.

Впереди относительно ровная долина, вся в размазанных белых пятнах тумана. Это болота и озера. Заметно светлеет небо, с севера затягивается бугорчатой плотной пленкой облаков. Сосны приобретают свой естественный темно-зеленый цвет. Мы останавливаемся у самой воды, кочки под ногами медленно оседают. Наш командир Толик вырубает длинную палку, пробует глубину, примеряет палку к сапогу: чуть-чуть ниже колена. С дальнего угла озера набегает легкий ветерок, воду морщит. Толик молча смотрит на озеро.

— Ничего?

— Ничего. Владение Пана.

— Да. Ну что, попробуем?

— Попробуем.

Медленно бредем к островкам. На противоположной стороне появляются ребята. Оранжевые спины движутся в лохматом тумане, как в дыму. Там редколесье, высокие, толстые кочки. Я поднимаюсь на плоский островок с твердым грунтом, срубаю пять хилых сосенок, перехожу на следующий. Здесь кочки, сосенки торчат из них под углом. Заношу топор, вкладывая все силы, чтобы с одного маха снести ближайшую горе-сосну. В ладонь больно ударяет топорище, топор с глухим стоном отскакивает. Беру топор двумя руками и далеко из-за спины посылаю прямо под корень. Он слегка вонзается в дерево, но отпрыгивает и вываливается из надруба.

— Как по мячу…

— Кочки мягкие, а деревца сидят крепко, — говорит Толик. — Интересно, да?

— Не очень. Плечо гудит от удара, сам себя избиваешь.

— Наклони дерево и руби не изо всех сил, а легкими, короткими ударами.

Я наклоняю сосенку, придавливаю ногой к кочкам, короткими взмахами рублю. Так и вторую и третью. Получается. Мой сосед, как луноход, перебирается с кочки на кочку. Он работает быстрее меня, и мне приходится двигаться поэнергичнее. Вдвоем работать легче. Мы быстро выходим на топкую часть островка. Теперь остается совсем немного. Овражки, какие-то круглые ямы, ручьи, болота. Здесь может пройти только мощный тягач и мы. Кто-то впереди пробует петь, но сразу же замолкает. Идти тяжело, кирзовые сапоги разъезжаются.

30 июня. — Значит, вот какие дела, товарищи, — так держать.

— Нет, так держать не нужно. — Это наш завхоз Дмитрий Сорока перебивает Толика. — Командира хвалили, а я ругать буду. Переусердствовали твои орлы: четыре топора разбили, да и сам-то ты, дружище, вроде не с этим топором на просеку выходил?

Дружный смех. Командир серьезен.

— Да, замечание вполне уместное. Сами видели, какими и в каком количестве нас снабдили топорищами. Конечно, в тайге березы много, но сделать топорище — это время. Поэтому беречь топоры как зеницу ока. Учитесь правильно держать топоры и правильно ударять по веткам…

…Авторитет командира. Его власть, беспрекословное выполнение его приказов, вера в него — на чем они базируются? Авторитет командира — это признание всем отрядом его способностей к руководству, признание его нравственной силы, незаурядных умственных способностей и простого трудолюбия, простой физической выносливости. Все эти компоненты должны сочетаться в точно выверенных пропорциях…

…Опять бредем по болотам, холмам, густому сосновому молодняку. Пробегает легкий ветерок, шумит, подбадривает старые, тяжелые сосны, игриво расталкивает молодняк. За болотом хрипят резкими, надтреснутыми голосами молодые глухари. Ранний бурундук вертит своей мышиной головкой, быстро поднимается вверх по толстой витой сосне, пугливо прячется за развилкой. А птиц здесь почему-то мало. Я видел только диких уток, ворон и каких-то маленьких, сереньких, очень быстрых птичек.

3 июля. Анатолий Гонта стирает рукавом со щеки пот. Все поворачиваются в его сторону, замолкают.

— Две бригады ушли далеко вперед, — говорит командир. — Там начинается огромное озеро — метров шестьсот в ширину. Но наша просека захватывает его только краем…

— Сколько уже прошли? — спрашивает кто-то.

Командир быстро считает, уточняет, с какого пикета начали, и, немного подумав, отвечает:

— Полтора километра…

На пригорке появляются оранжевые блузы наших передовиков. Поднимаемся и