Полезла.

Преодолевая себя, полезла. И ведь главное, что не его боялась, знала откуда-то, что Дар ей не причинит вреда, а все равно дрожала. Страх сидел глубоко внутри, около сердца, в какой-то миг показалось, что док не вытащил тот стилет, а просто отломил рукоять.

Ерунда, конечно, но Меррон чувствовала железо в груди.

И еще чужую боль, которая почти как своя.

Там, на чердаке, все опять было просто и понятно. А потом опять запуталось.

Он не уходил и не приближался, только если ночью, и то ждал, когда Меррон уляжется, потом пробирался в комнату — и ведь ступал так, что не услышишь — и ложился рядом. Перекидывал через Меррон руку и засыпал, крепко, спокойно, как будто так и надо.

Ближе к утру его рука оказывалась под рубашкой. Меррон от этого просыпалась. И он тоже.

Вставал, заботливо укрывал ее одеялом, целовал в макушку и уходил.

Подмывало швырнуть вслед чем-нибудь тяжелым. Или скандал устроить, но… Меррон взрослая и уже научилась вести себя соответственно. Например, притворяться, что ничего не замечает.

Но ведь у любого терпения предел есть!

И когда рука добралась-таки до груди, она не выдержала.

— Если ты сейчас остановишься, то спать будешь на полу.

Остановился. Отстранился. Встал и вышел из комнаты.

От обиды у Меррон дыхание перехватило. Полдня не могла себя успокоить. Все из рук валилось. И хорошо, что смена была не ее, иначе точно кого-нибудь убила, сугубо от рассеянности. В амбулаторию тоже не заглядывали, и в другой раз она бы сразу догадалась о причинах такого внезапного безлюдия, но нынешнее душевное состояние требовало действий и активных. Чтобы занять себя хоть чем-то, Меррон проветрила комнату дока, вытерла пыль, в порыве вдохновения и полы помыла.

Тетушка всегда говорила, что уборка благотворно сказывается на женской нервной системе. И оказалась права. Почти. В порыве вдохновения Меррон вышла в сад, который после отъезда Летиции медленно и верно приходил в запустение, нарвала букет из крапивы, ромашек и васильков. Получилось просто замечательно!

Цветы способствуют созданию уюта…

Наверное, Мартэйнн выглядел дико с этим букетом, поскольку сосед на приветствие не ответил, но поспешил скрыться в доме.

Плевать на соседа.

Крапива в тетушкиной вазе смотрелась довольно гармонично.

А вот смотреть с таким раздражением на Меррон не надо.

— Вот, — она вручила Дару огромного розового медведя, набитого опилками. Медведь был честно выигран ею на ярмарке и подарен троюродной племяннице Летиции, которая уверяла, что более красивого зверя в жизни своей не видела, но уезжая, забыла. И к лучшему. Пригодился. — С ним тоже спать можно. И лишнего спрашивать не будет.

В глазах-пуговках медведя читался упрек.

Ничего. Перетерпят.

Дверь своей комнаты Меррон закрыла на задвижку. И в госпиталь вышла на час раньше обычного, только Дар все равно услышал, как собирается и следом потянулся. Злой, как… мишку с собой прихватил.

Он-то в чем виноват? Он хороший, только кривоватый слегка.

Донес до площади, пристроил на лавку. Отвернулся.

— Между прочим, это не твоя игрушка.

Делает вид, что не слышит. Оно и к лучшему. Меррон тоже притворится, что его не замечает. У нее собственных дел полно.

…дел было больше, чем ей бы хотелось.

Опять подводы. И раненые. Привычные запахи. Какофония звуков. Кто-то кричит, кто-то умоляет о помощи. Хватают за руки, думают, что так задержатся в этом мире.

— Потерпите, — Меррон твердит это слово, точно заклинание. — Потерпите, и все будет хорошо.

Ложь.

Будет, только не все и не у всех.

Вот тот парень с распоротым животом уже мертвец. Даже если зашить кишки, все равно погибнет, не от потери крови, так от перитонита. И этот, обожженный, пробитый кусками металла. Он еще в сознании, хотя боль, верно, должен испытывать страшную. Лежит на земле. Его обходят стороной, и это правильно: помогать надо тем, у кого есть шанс. Но Меррон все равно жаль и его, и парня, и еще того, который с раскроенным черепом.

Меррон знает — насколько это страшно: умирать.

Здесь и сейчас ссоры исчезают.

— Дай им воды, пожалуйста, — это все, что Меррон может для них сделать. И Дар кивает: он приглядит.

…на операционном столе старик с расплющенной грудной клеткой, он уже мертв, но доктора склонились над телом, разглядывая повреждения. Сейчас они похожи на воронье, слетевшееся к трупу.

— Пушка сорвалась с лафета, — пояснил доктор Гранвич, единственный, пожалуй, кто снисходил до разговоров с Меррон. — Обратите внимание на характер повреждений…

…грудина смята, ребра раздроблены. Осколки прорвали легкое, и старик захлебнулся собственной кровью. Или умер раньше, от боли?

— Надо будет провести вскрытие, — Гранвич дает знак унести тело.

Освободившееся место пустует недолго.

— Мартэйнн, — доктор Гранвич склоняется над пациентом, хотя его помощь и не нужна. — Мне кажется, вам следует подумать о переезде…

У него узкое лицо и маленькие глаза, которые Гранвич прячет за круглыми стеклышками очков. Он равнодушен. Бесстрастен. Аполитичен.

— О вас спрашивали. И не только у меня. Интересовались, не слишком ли часто умирают ваши пациенты…

…не чаще, чем у других.

— …и не может ли быть в том злого умысла…

…его найдут, если нужно. В другой раз Меррон испугалась бы. Но не сейчас.

— Благодарю вас.

— Умные люди должны помогать себе подобным.

Гранвич протирает стеклышки платком и уходит. Надо бежать, но… сейчас? Нельзя. Нечестно по отношению к тем, у кого есть шанс выжить. Если до сих пор не пришли, то и сегодня, глядишь, не явятся. А ночью Меррон уйдет. Или утром.

Сейчас надо работать.

Рутина. На крови, на боли, но все равно уже рутина, особенно, если на лица не смотреть. Да и они все одинаково искажены. Везет тем, кто вовремя теряет сознание, но таких меньшинство.

Остальных привязывают.

Жалеть нельзя. От жалости слабеют руки, а это — преступление, сродни убийству, если не хуже.

Когда получается покинуть госпиталь, на улице уже темно. И Меррон долго трет ладони куском пемзы, стесывая чужую кровь, пока Сержант не отбирает. Сам вытирает полотенцем, и потом тут же заставляет сесть. Сует миску с остывшим супом, кажется, на косточках сваренном, что сродни чуду.

— Спасибо.

Попадаются даже волокна мяса. И Меррон ест медленно, тщательно пережевывая. Только все равно пора возвращаться домой. И что-то делать… говорить… решать.