Но он выдержал и это испытание.

Деньги, впрочем, ушли на новую крышу родительского дома и подержанный «БМВ». Пора было задуматься о том, как и на что он будет существовать дальше. Хотя его военной пенсии вполне хватало для скромной, но безбедной жизни. Мать до сих пор держала хозяйство, копалась в огороде. Она не расспрашивала его о прежней жизни, не пыталась узнать о планах на будущее. А просто тихо радовалась, что сын опять с ней. И еще втайне молилась, чтобы все у него сложилось хорошо. Случайно он подслушал, как она просила Бога, чтобы Максим никуда больше не уезжал, нашел себе подходящую работу, женился… Мать перешла на шепот, и Максим поспешно отошел от окна. И после, каждый раз глядя на нее, он чувствовал, как болезненно сжимается сердце… Ведь он точно знал, что ни одна из ее просьб не будет исполнена.

Максим привык к тому, что черная полоса в его жизни затянулась больше чем на полгода. Но месяц назад позвонил Верьясов и, как всегда, бодрым тоном сообщил, что ему удалось отыскать следы содержимого сейфов генерала Катаева. И это было очень кстати, потому что без документов Максим чувствовал себя отщепенцем. Не мог устроиться на работу и даже получать пенсию.

Но на этом везение не кончилось. В автомагазине, где он покупал кое-какие детали для своего «бээмвэшки», кто-то неловко толкнул его. Максим оглянулся. И тут же попал в объятия Николая Протасова, бывшего депутата Верховного Совета, которого он когда-то вывел под пулями из здания Белого дома в Москве. Это произошло во время всем известных печальных событий, в тот самый день, который стал последним днем его военной карьеры.

Честно говоря, Максим не сразу узнал в седоватом, с солидным брюшком господине испуганного, с трясущимися руками Николая, которого он чуть ли не волочил за собой, ухватив за шиворот, по темным, как туннель, коридорам… Теперь это был крайне уверенный в себе, холеный, прекрасно одетый барин. И разъезжал он на сверкающем внедорожнике с тонированными стеклами.

Протасов долго мял и тискал Максима и даже пролил скупую мужскую слезу, — так обрадовала его неожиданная для обоих встреча.

Чуть позже они сидели в полутемном прохладном зале ресторана где-то недалеко от речного порта. В окно хорошо был виден Енисей, поросшие лесом горы, гребень Такмака… Они пили водку, закусывали семгой. Николай был радушен, рассчитывался долларами, щедро давал на чай хорошенькой официантке и бармену. Словом, делал все, чтобы Максим заподозрил его в связях с криминалом, о чем не преминул тут же сказать Протасову.

Тот расхохотался. И хохотал долго, вытирая слезы огромным клетчатым платком. Затем высморкался и метнул на стол визитку. Перед Максимом сидел не криминальный авторитет, а генеральный директор самого крупного в городе завода, промышленного гиганта, выпускающего официально то ли телевизоры, то ли холодильники, то ли вовсе какие-то сноповязалки. Но когда на Байконуре или в Плесецке случались непредвиденные ситуации, целые отделы специалистов холодильно-сенокосильного оборудования в мгновение ока десантировались на вышеуказанные объекты и столь же быстро ликвидировали последствия очередного ЧП.

По этому поводу Протасов даже вспомнил давний анекдот про рабочего подобного завода. Дескать, сколько деталей ни выносил за ворота, собрать швейную машинку для жены не смог. Все время получался автомат Калашникова.

Максим вежливо посмеялся. Протасов изрядно утомил его своей необузданной энергией, шутками и беспрестанным хлопаньем по плечу. Но муки были вознаграждены. К концу застолья Протасов неожиданно предложил Максиму возглавить службу безопасности на заводе, посулил хорошие деньги, приличную квартиру или коттедж за городом на выбор и дал три дня сроку на обдумывание.

В душе Максим ему не поверил. За свою жизнь он изрядно наслушался пьяных заверений в вечной дружбе, предложений работы и прочих прелестей жизни. Посулы, как правило, заканчивались ничем.

Протрезвев, щедрые благодетели превращались в субъектов с бегающими глазками, обещавшими что-нибудь подыскать, но не сейчас, а в ближайшем будущем. То есть, может быть, когда-нибудь и где-нибудь.

Поэтому Максим постарался забыть о предложении Протасова сразу, как они расстались.

Каково же было его удивление, когда через три дня у ворот их дома остановился автомобиль Протасова… Так неожиданно исполнилось одно из самых больших желаний его матери. Но что касается остальных…

Максим вздохнул и окинул взглядом гору дров.

Надо бы уложить их в поленицу. Но страшно хотелось курить. Сигареты он оставил на столе в комнате рядом с программой телевидения… Он в который уже раз посмотрел на часы и в который раз выругал себя за слабоволие. Нет, он ни в коем разе не пойдет сейчас в дом и не включит телевизор. И как бы ему ни хотелось вновь увидеть лица тех, с кем ему пришлось пережить страшные события октября прошлого года, телевизор он не включит, даже если его будут подталкивать к нему бульдозером, тащить клещами и лупцевать плетями.

Почти две недели шла активная и крайне навязчивая реклама канувшей было в Лету авторской программы Ксении Остроумовой «Личное мнение». От рекламы, казалось, не было спасения. Отрывки из фильма о Баджустане, как выразилась мать, были «и в супе, и в каше». На экране чаще всего мелькали лица Ташковского, Анюты, Ксении. Правда, ни разу не показали Костина и Верьясова, а в одном эпизоде Максим узнал со спины себя.

Это было в аэропорту Бишкека. Он бежал к реанимационному автомобилю, увозившему Ксению, но его оттолкнули. Не позволили сделать даже двух шагов…

Максим застонал, как от мучительной боли. Эта сцена не давала ему покоя долгие восемь месяцев.

Долгие, невыносимо долгие восемь месяцев, пока он ждал ее звонка, ждал, что она его найдет… Но не дождался. Впрочем, зачем он понапрасну рвал себе сердце, ведь все стало ясно и понятно еще тогда, в Бишкеке…

Вертолет киргизской погран-службы приземлился где-то на задворках столичного аэропорта. Здесь их встретили представители российского посольства…

Максим и Костин вынесли на носилках Ксению.

На погранзаставе ей ввели антишоковые препараты и противостолбнячную сыворотку. Наложили гипс на сломанные ноги. Реанимационный автомобиль местного военного госпиталя слегка опоздал, и Максим поначалу принял выскочившего из него человека за врача. Это был среднего роста полный мужчина лет этак пятидесяти, с заметной лысиной на голове, приятным лицом и голосом, в котором звучал ужас, когда он бросился к лежащей на носилках Ксении.

Он встал на колени, целовал безвольно лежащие на груди руки со сломанными ногтями, гладил ее по щеке, расправлял спутавшиеся волосы и плакал, повторяя раз за разом:

— Ксюша, радость моя! Девочка! Слава богу, ты жива! Жива, радость моя!

Он все бубнил и бубнил, не отходя от носилок, и не давал никому подойти ближе. Ташковский успел шепнуть Максиму, прежде чем его самого не затолкали в автомобиль «Скорой помощи», что это Егор Кантемиров, один из самых известных руководителей на телевидении. Но Максиму было все равно, кто он такой и чем занимается. Важнее было, что он имел какие-то права на Ксению и, судя по его поведению, отказываться от них не собирался. А ведь она сказала, что не замужем. Хотя что значит — не замужем? Можно не иметь официального мужа и быть не свободной… И как он мог подумать, что такая женщина одинока? Да, она была одинока и несчастна в том грязном баре. На самом деле она вполне счастлива и не свободна, имея столь богатого и знаменитого любовника.