но поумнее книг я в твоем шкафу не нашел — только преступные рожи и приемчики самбо. Умные книги, наверное, в других семьях держат. Так там и живут покультурней, не то что здесь…

— Валер, да ты что несешь? — ахнула Павла Васильевна, поднеся ладони к щекам. — Зачем отца оскорбляешь, родную семью срамишь? И в кого же ты такой уродился — грубый, дерзкий, буйный…

— Да уж известно в кого! — еще более озлился Валерий. — Сами-то каковы? Вот ты, отец… ведь сколько я себя помню, ты матери доброго слова не сказал! Вечно рычишь или цедишь сквозь зубы… А ведь когда-то, слыхал я, она тебе была мила и люба — это когда брат ее, мой дядя, в районных начальниках ходил и пристроил тебя в милицию…

— Замолчи, Валерка! — испуганно вскрикнула мать. — О, господи, да что же это он придумывает…

Пухлая и бледная рука Пантелеймона Михайловича медленно опустилась на грудь, туда, где сердце — кольнуло, должно быть, — но разошедшийся сын не заметил этого жеста или пренебрег им:

— А, что, разве не так? Свое-то вы позабыли, а с меня права качаете? Из рода в род — тот же урод. От яблони яблочко, от ели — шишка… Я ведь знаю, что и на работе тебя, отец, не больно-то жалуют. Одни лишь побаиваются, а перед другими ты сам на задних лапках пляшешь… А я не желаю, ни перед кем…

Кызродев, судорожно глотая воздух, грузно опустился на стул.

— Да что же он эдак с родителями разговаривает? — едва не плакала Павла Васильевна. — Паня, ну что ты молчишь? Скажи что-нибудь… А лучше влепи ему по уху, чтобы в чувство пришел… У-у, зенки бесстыжие! Вырастили сына… Всю душу на него положили, ничего не жалели, дом и добро для него припасали — да мы же еще и виноваты… Отца коришь за то, что культуры у него маловато? А ведь отец твой, если хочешь знать, одиннадцати лет в тайгу подался — бревна тягать, мерзлую деревину грызть. Да до двадцати лет не вылезал оттуда! Где же ему было к книгам-то приохотиться! И то весь свой век и учился, и работал заодно… А ты с одной своей автошколой никак не совладаешь!

Вряд ли эти слова смягчили душу Валерия — он по-прежнему стоял набычась и глядел исподлобья.

Но самого Пантелеймона Михайловича речи жены тронули до слез: закусив губу, он поспешил выйти на кухню.

27

Под вечер, когда Ким возвращался со смены, его окликнул знакомый голос:

— Привет авангарду рабочего класса!

Это был Рудольф Надуткин, коллега Светланы по «Юности Севера», с которым Ким встречался в доме Туробовых.

— Здравствуй, Рудольф, рад тебя видеть.

— Погодка-то! Бр-р… — он оглядел свой черный плащ, с которого струйками стекала вода.

Погода и впрямь была неважная: мокрый тяжелый снег падал с волглого неба, пятная мокрядью оштукатуренные стены зданий, слякотью ложась на асфальт, на землю.

— Да-а, в такую бы погодку засесть, сам знаешь где… как по-коми говорится, «юан лун» — день для питья… — покачал головой Рудольф. — Вполне располагает… К тому же и настроение соответствующее…

— Так за чем же дело стало? — откликнулся Ким. — Можно и согреться.

Эти несколько дней, после тяжкого объяснения с Элей, Ким сильно терзался душой. Встревожило и то, что она перестала появляться в классе вечерней школы.

— Видишь ли, у меня после свадьбы некоторые финансовые затруднения — пролетел вчистую… — вздохнул Рудольф. — Ведь мы только что поженились с Катей — ты ее знаешь, — принимаю, между прочим, поздравления!

— А я как раз сегодня премию получил за рацпредложение…

— О, и это грех не отметить!

— Ну, так что — в ресторан? — предложил Ким.

— Далеко и дорого, — возразил Рудольф. — Давай заглянем лучше к Клеопатре, — нет, не к той, что в «Египетских ночах», а к той, что торгует в стекляшке «Соки — воды».

Ким, больше ни о чем не расспрашивая, послушно двинулся за Рудольфом. Он понял, у журналиста что-то случилось. Может, неприятности на работе, может, еще что…

Они зашли в павильон, где чернобровая пышная тетя с ярко напомаженными губами встретила их радушной улыбкой.

— Царице вод и богине соков — наше нижайшее… — приветствовал Рудольф буфетчицу, как старую знакомую. — Пустите погреться калик перехожих, погода нынче зело скверна…

— Милости просим, — весело ответила буфетчица, измерив Кима долгим взглядом.

В стекляшке кроме них пока никого не было.

— Для начала — по стакану фирменного, «Кровавой Мэри», — привычно распорядился Рудольф.

Клеопатра извлекла из-под стойки бутылку водки, налила в два граненых стакана, потом закрасила томатным соком из конуса с краником.

На закуску взяли конфет и яблок. Встали за круглый столик подальше от стеклянной стенки, обрызганной мокрыми хлопьями, Рудольф, явно оживившись, произнес тост:

— Будем живы — не помрем, а также за все прочие приятные события… Поехали!

А потом, отогревшись, продолжил:

— Я ведь помню, как ты тогда, у Светы, честил нашего брата журналиста катальщиком-валяльщиком, намолачивающим строку…

— Ну, что ты… может, в разгаре спора и сказал нечаянно, — немного смутился Ким.

— А я не обиделся! — рассмеялся Рудольф. — Я и сам знаю, что это верно. И если хочешь знать, даже горжусь этим! Что, удивлен? А ты думаешь, это под силу каждому? Нет, брат. Для этого требуется энергия недюжинная, и журналистская хватка, и, если на то пошло, разумная доза нахальства. А лопухам, — он потрепал ладонью свое ухо, — а лопухам таких качеств взять негде. Лопух, он целую неделю будет рыскать за одной заметкой в сто строк да еще неделю — сидеть, вымучивать текст… Разве это журналист? Да если бы все газетчики были таковы, ни газеты, ни журналы бы вообще не выходили! И радио с телевидением молчали… Нет, я не из таких! Я как работаю? Дают мне, к примеру, задание: написать о том-то. Ясно! К редактору у меня всего лишь два вопроса: когда и сколько?

— Не понял… — признался Ким.

— А очень просто! «Когда» — это к какому сроку требуется материал, а «сколько» — каков должен быть объем.

— А тема?

— На любую тему. — Рудольф рубанул воздух рукой, снял очки и приблизил уже пьяновато сияющие глаза вплотную к лицу Кима. — На любую! Сегодня пишу наставления дояркам, а завтра выдам на-гора статью о шахтерах, послезавтра прославляю хирурга… И так далее.

— Н-да, — прореагировал сдержанно Ким.

С одной стороны, его покоробило это бахвальство, с другой же — он не мог не верить ему: ведь не раз читывал живые очерки Рудольфа Надуткина. Действительно — зубр. Но хорошо ли это: быть настолько всеядным? Ким еще не знал, похвалы