…Шепот. Ронан услышал шепот. Шепот сотен, тысяч голосов. Они говорили на каком-то языке, которого он не понимал, но они говорили — это был не просто шелест листьев!

Слезы застилали ему глаза, и солнце дробилось в слезах, и солнечные блики плавали в воздухе перед ним… Нет, не солнечные блики. Сияющие шары, а внутри каждого — фигурка, крохотная, как ноготь на мизинце Агнесс.

Из кустов вспорхнули бабочки… Только это были не бабочки. Это были человечки с крыльями бабочек. Точно как феи с картинок в детских книжках, но на них не было ярких одежд: они были нагие. Они порхали вокруг него, разглядывая с любопытством, и пересмеивались писклявыми голосами. Ронан протянул к ним руку — с рубцами между пальцами, с желтыми толстыми когтями, не похожими на человеческие ногти. Люди-бабочки разлетелись — и только одна, маленькая, с крылышками голубянки, чуть помедлив, опустилась ему на ладонь. Он ощутил ее почти невесомое, но все же вполне реальное прикосновение, когда она села и принялась поглаживать самый грубый из шрамов — между средним и безымянным пальцем. Ронан громко вдохнул — и существо с голубыми крылышками испуганно вспорхнуло с его ладони.

Он поднялся с колен. Осмотрелся по сторонам. Медленно пошел по тропинке. С краю, в зарослях, метались грибы с красными шляпками… Нет, не грибы. Какие-то существа в красных шапочках, похожих на шляпки грибов. И в зеленых курточках. Они суетливо заносили что-то в дупло у корней старого дуба. Гномы? Лесные гномы? Ронан застыл с открытым ртом…

Сверху раздался смех. Он вскинул голову — на ветке сидел мальчишка росточком с его, Ронана, предплечье, закутанный в какое-то рванье, нет — в старые пожухшие листья. У мальчишки были острые уши и насмешливое злое лицо, но Ронан отчетливо понял: ему зла это существо не хочет, кем бы оно ни было. Рассмеявшись еще раз, остроухий мальчишка понесся куда-то, перепрыгивая с одной тонкой ветки на другую.

Проводив его взглядом, Ронан увидел другого древесного обитателя: высоко на дереве из круглого дупла выглядывала женщина с длинными волосами цвета беличьего меха. Она озабоченно смотрела вниз, на двух бельчат, которые карабкались к ней по коре. И стоило им добраться до дупла, как они превратились в двух малышей, таких же рыженьких, как мать, в объятия которой они радостно нырнули…

А за несколькими рядами деревьев кто-то огромный, темный, покрытый травой и мхом, ворочался и вздыхал, и смотрел на Ронана грустными светящимися глазами.

И все это — днем! Совсем недалеко от людского жилья!

Люди-бабочки — феи? — вернулись и кружились над его головой, о чем-то переговариваясь, а чуть выше плавали в воздухе сияющие шары с фигурками внутри.

Ронан подошел к реке, лег на живот, долго и жадно пил, потом умылся, намочил волосы. Отражение в потревоженной воде выглядело как-то странно. Он присмотрелся — нет, это было не отражение! Там, под бегущей водой, среди колышущейся нежной зелени, затаилась девчонка. Волосы у нее были зеленые, и кожа зеленоватая, и глаза совершенно зеленые, огромные глаза, у людей не бывает таких, но личико хорошенькое, и улыбалась она Ронану доброжелательно, только вот зубки у нее были мелкие, острые, чуть загнутые внутрь, рыбьи зубки. Но когда она протянула к нему руку — Ронан тоже опустил свою руку в воду. И ощутил нежное прохладное прикосновение. Дружеское. Почти родственное.

— Ронан! Ронан, где ты? — разорвал тишину голос Агнесс.

Речная девчонка мгновенно укрылась под слоем водорослей.

Бабочки разлетелись.

Сияющие шары взмыли вверх, укрывшись среди листвы и солнечных бликов.

Ронан поднялся и шагнул навстречу Агнесс.

Она запыхалась и раскраснелась, она выглядела испуганной и несчастной. И она не сопротивлялась, когда Ронан притянул ее в объятия и поцеловал так жарко, так страстно и крепко, как не целовал еще никогда. Он стал другим, он ощущал себя другим, и он больше не стеснялся своего влечения к этой девушке со сливочной теплой кожей и губами сладкими, как земляника. Это глупые люди стесняются чувств. Естественных чувств. Он — не человек. И Агнесс пробудила в нем страсть. К чему этой страсти стесняться? Ронан целовал и целовал ее, и Агнесс покорялась его страсти, и когда они вдвоем опустились на траву, и когда он развязал ленты ее шляпы, чтобы поцеловать в шею, в то теплое местечко, которое давно его манило, — она не запротестовала, она выглядела завороженной. Быть может, это он ее заворожил? От этой мысли Ронану сделалось жарко. Он почувствовал себя сильным, не просто сильным — всемогущим. Он чувствовал себя не человеком. И это было прекрасно. Ронан провел ладонью по узкой спине Агнесс, нащупал пуговки… Он сделает ее своей сегодня же. Здесь. А потом уведет с собой по Третьей Дороге. Они будут свободны и счастливы. Свободны и счастливы.

Только прежде он должен сделать что-то важное, что-то очень важное…

Прежде, чем любить Агнесс, он должен…

Он должен спасти свою мать!

Ронан вскочил, как ошпаренный.

Поднял с земли Агнесс, смотревшую на него с нежной, чуть сонной улыбкой.

— Возвращайся в пасторат. И жди. Я приду за тобой. А сейчас мне надо спасать матушку.

— Нет, Ронан! Я тебя одного не отпущу! — Агнесс стряхнула сонный морок, и глаза ее сделались ясными, тревожными. — Да откуда ты знаешь, куда идти за ней?

— Я не знаю. Но меня отведут…

— Третья Дорога?!

— Да. Она уже открылась мне. Они уже приняли меня. И теперь — я знаю, если я попрошу, они меня отведут.

— Я с тобой!

— Нет, Нест.

— Я с тобой!!!

…Крик. Крик Мэри. Он донесся откуда-то издалека и вместе с тем казался оглушительно близким, так что Ронан сжал руками голову, чтобы она не взорвалась от этого вопля, в котором раздавалось неуместное торжество.

Когда вопль смолк — он уже не думал о том, что опасно для Агнесс, а что — нет.

Он ни о чем не думал.

Он воззвал к Третьей Дороге, ко всему волшебству этого мира и иных миров, чтобы его отвели к матери, чтобы ему позволили успеть к ней…

И тропа перед ним засияла теплым медовым светом.

Ронан рванулся вперед, но тонкие пальцы Агнесс решительно обхватили его запястье.

И они побежали — вместе.

2.

Мэри переступает босыми ногами по гальке, вдыхая морской бриз и подставляя ему лицо. Она сбрасывает с плеч одеяло, которое набросил на нее мистер Хант, когда выводил из подвала, и торжествующе кричит. Сейчас она станет свободна!

— Вот так лучше, — поощряет ее мистер Хант. — А то я начинал было верить, будто ты человек.

Он возится с ружьем: не отмеряя порох, сыпет его прямо из бычьего рога в длинный поцарапанный ствол. Мэри помнит это ружье с того самого вечера, когда он подобрал ее на берегу и набил ей рот чужими словами.

— И проходил я мимо тебя, и увидел тебя, и вот, это было время твое, время любви, — повторяет он, вгоняя в ствол свинцовый шарик, и продолжает также отрешенно. — И простер я воскрилия риз моих на тебя, и покрыл наготу твою. И поклялся тебе и вступил в союз с тобою, и ты стала моею.