Когда стемнело, он договорился с сержантом, который занимался отправкой лодок из верфей, и носилки двоих назначенных к эвакуации солдат остались стоять у боковых ворот на верфи. Орланду бодро шагал по ступенькам, тяжело нагруженный вещами Тангейзера. Они протолкнулись между рабами с носилками и покалеченными солдатами к краю причала, расчистили место для экипировки и стали ждать, когда подойдут баркасы.

— А почему мы бежим? — спросил Орланду.

— Бежим? — фыркнул Тангейзер. — Ты начинаешь говорить, как Борс. Если мы останемся, мы умрем, и, хотя многие вокруг только об этом и мечтают, это не входит в наши планы.

— Все здесь умрут? Де Гуарес? Миранда? Медран? — Он замолчал, словно смущенный собственным воображением. — И полковник Ле Мас?

Наверное, сражение так затуманило ему мозги, что он воображал, будто его герои бессмертны.

— Все они, — подтвердил Тангейзер. — Это их собственный выбор, их призвание, но не мое. И не должно стать твоим. — Он указал подбородком на воду. — Где-то там, за этим безумием, ждет большой мир, где люди вроде нас с тобой могут процветать и оставить по себе след более значимый, чем цветистая надпись на надгробии. А в Сент-Эльмо никто не оставит по себе даже этого.

— Они оставят свои имена.

— Если кто-то из них это сделает, ради бога. Я же уже пережил Александра, и это является для меня гораздо большим утешением, чем его имя для него. А чего стоит его имя, показал поэт Данте, поместив его в нижних кругах ада.

— Александра? — переспросил Орланду.

— Вот видишь? Тебя выдает собственное невежество. Ты вряд ли умеешь что-то, кроме как таскать бадьи с помоями через болото. Разве подобным умением или достижением можно гордиться?

Свет в глазах Орланду померк, он опустил голову, чтобы скрыть, как обижен столь низкой оценкой того, что он считал героизмом. Тангейзер подавил боль. Мальчику это пойдет на пользу. Чтобы метить высоко, необходимы знания, на которые можно опереться.

— Если твою живость соединить с моим опытом, — продолжал он, — тут-то ты узнаешь, что в мире есть иные радости, кроме как поклоняться мученикам.

Орланду сосредоточился.

— И в чем состоит твой план?

— Наш план, парень!

Орланду просиял. Значит, дуться не привык. Отлично.

— Да, — повторил Тангейзер. — Наш план. Но если мы не выберемся с этой верфи, у нас ничего не получится, поэтому основную часть плана выполним позже; кстати, вот подходят наши лодки.

Первый из трех баркасов появился на юго-востоке, весла сверкали серебром, поднимаясь и падая. Млечный Путь протянулся над Стрельцом, луна — прошло всего два дня с полнолуния — взошла уже час назад. Залив не мог быть освещен еще ярче. Баркас был нагружен людьми и припасами, и, как стало печально ясно с расстояния в тридцать ярдов, посреди судна стояла, привязанная веревками, высокая бочка с новой порцией греческого огня. И вот в этот момент турки начали обстрел.

Тангейзер сразу же понял, для чего был выстроен новый частокол, расположение которого вызывало недоумение у обитателей форта. Это был заслон из деревянных свай, земли и габионов, который спускался по восточному склону холма Скиберрас к самой воде. За ним, как стало ясно теперь, стояла батарея из легких пушек и отряд турецких мушкетеров, мастерски укрытых от ружей и Сент-Эльмо, и Сент-Анджело. Все, что было видно, — вырывавшиеся из дул мушкетов вспышки огня, отраженные в воде Большой гавани, и расползающиеся струйки дыма. Это и скорбные результаты стрельбы.

Град щепок, вода и части тел взлетели в воздух с переднего баркаса, который потерял управление и заполнялся водой, а внутри у Тангейзера все оборвалось. Миг спустя бочонок греческого огня, крышку с которого сбило ядром, воспламенился от запального фитиля сидевшего в лодке аркебузира, взорвался желтым вулканом, осветившим залив на четверть мили вокруг, и выплюнул высоко в небо горящие шары клейкой жидкости.

Несколько летящих ошметков полетели аркой к толпе калек и раненых, собравшихся на верфи, воцарилась паника, и вокруг Тангейзера завязалась безумная потасовка, когда каждый старался прорваться в безопасное место. Предсмертные крики смешивались с воплями отчаяния, когда под ноги попадали носилки с ранеными. Тангейзер, чье выгодное положение на краю причала оказалось смертельно опасным, начал пробираться обратно к берегу. Потом пара огненных шаров размером с кулак понеслась прямо на плотную толпу, и вся масса народу разделилась на две толпы, каждая из которых отхлынула от предполагаемого места их приземления. Одна половина столкнулась с другой, паника только усилилась, когда те, на кого попало пламя, кинулись к воде, ища спасения. Давлению массы людей было невозможно противостоять. Даже при своей силе Тангейзер вынужден был податься назад. Млечный Путь промелькнул над головой, он ударился спиной о воду, и его уши вдруг сделались глухи к реву толпы на причале.

Сначала прохлада показалась восхитительной, затем он осознал, что тонет под брыкающимся человеческим грузом, давящим на грудь. Тангейзер дернулся, получил удар ногой в живот и ушел еще глубже. Прохлада тронула его ступни, когда высокие сапоги налились водой до краев. Он силился выбраться наружу, но если бы его заживо закопали в песок — результат был бы тот же. Он сорвал с себя шлем, замахал руками, вся его выдержка покинула его. Пустота разверзлась под ним. Легкие отказывались подчиниться его приказу не разрываться и конвульсивно сжимались по собственному почину. Ужас пронесся сквозь него, быстро и ярко, словно вспышка молнии. Когда вода хлынула ему в ноздри и горло, показалось, что стало значительно лучше. Тьма, в которую он погрузился, чем-то теплым заполняла его сознание. А вместе с ней пришло облегчение — хотя это было, казалось бы, совершенно немыслимо. Появился и пропал образ Ампаро. А затем он услышал голос матери, ясный как колокольчик, позвавший его по имени. «Мэтти».

«Вот и все, — подумал он. — Вот она, моя жизнь. Неужели я кончу так плохо?»

И тут же подумал: мог бы кончить гораздо хуже. Но для этого бы пришлось прилагать огромные усилия.

Его прижало лицом к краю мокрого камня. Было темно, и у него возникло чувство, будто бы кто-то скачет у него по спине. Соленая вода хлынула у него изо рта, обожгла нос. Он не мог пошевелиться, а удары продолжались. Он осознал, что жив, что место, из которого он только что вернулся, — это и была его смерть. Удары по лопаткам больше было невозможно терпеть, он собрался с силами и ударил локтем за спину. Попал во что-то твердое, и нападение прекратилось. Чьи-то руки перекатили его на спину, он распластался по земле и застонал. Орланду, с волос которого стекала вода, смотрел на него сверху и широко улыбался.

— Таскать бадьи с помоями по болоту? — спросил он весело. — Ага, и еще вытягивать бадьи с салом из воды.

* * *

Пятница, 15 июня 1565 года

Скала Ампаро

Ампаро сидела на приморской скале на краю острова Сент-Анджело, наблюдая, как два посеченных пулями баркаса движутся обратно через черный, отливающий серебром залив. Она дрожала от ночной прохлады, сердце ныло в груди, и она ощущала себя безмерно одинокой, что казалось ей странным, поскольку одиночество всегда было для нее знакомым прибежищем и домашним очагом.