Политрук забрался на полок, и Анна начала хлестать его веником. Ей было жарко, она скинула кофту.

— Не могу больше, — сказал Политрук, спустился с полка, сел на лавку, увидел полуобнаженную Анну, развел руками и горестно сказал: — Совсем я плохой. Вижу такую красоту и… Теперь только понял, что это такое: видит око, да зуб неймет.

— Сил-то хватит, чтобы до дома дойти? — спросила Анна.

— Дойду, — пообещал Политрук.

— Трюхай помаленьку, а я постираю, пока вода горячая.

Политрук с трудом забрался на чердак дома. Чекист укрыл его полушубком.

— А Анюта? — спросил Чекист.

— Стирает, пока вода горячая.

— Попарились вместе? — спросил Чекист.

— Нет сил на вместе, — ответил Политрук.

— У меня есть, — сказал Чекист. — Ты отдыхай. Я скоро.

Чекист спустился с чердака. Пригибаясь, побежал в темноте к бане, открыл дверь и увидел полуобнаженную Анну. Поискал крючок, чтобы запереть дверь.

— Никто не войдет, — сказала Анна.

…Утром Анна вошла в сарай, поворачивая лицо так, чтобы не было видно подбитого глаза и разбитых губ.

— Харчей принесла? — тут же спросил Снайпер.

— Папашка вернулся из райцентра и запил, — сказала Анна. — Уже литр первача в себя влил. Я пыталась отобрать, так он мне нож приставил и говорит: прирежу! Сейчас уснул, я к вам побежала.

— А тебя за что приложил? — спросил Снайпер.

— Меня за дело…

— А что с девками?

— Сказал, что сидят в тюрьме и плачут.

— Пошли, когда он пьяный, то бешеным становится, — сказал Снайпер.

— Я с вами, — сказал Чекист.

За столом молча сидели Снайпер, Чекист, Политрук, Старик. Анна подавала еду. Старик ел щи. Не отвлекаясь от еды, сказал вполне буднично:

— Просрали страну. И какую страну!

Ему не ответили. Чекист, сидя рядом с Анной, гладил ей колено. Анна как будто не замечала его манипуляций.

— Весь август через деревню наших пленных гнали. Тысячами. А почему?

— Почему? — спросил Чекист. Теперь его рука оглаживала ягодицы Анны.

— Потому что не хера защищать. Ничего своего не оставили. Все обобществили. Все кругом колхозное, все кругом мое. Так это только в песнях. Все в песнях. Броня крепка, и танки наши быстры. Где наши танки, где самолеты? У меня на постой красноармейцы остановились. Так у них трехлинейные винтовочки. Я с такой с японцами воевал в девятьсот пятом году. И пулемет «максим» тоже уже был в японскую. А где автоматы? У вас все получалось, когда вы со своими воевали: раскулачивали, сажали, с немцами будет потруднее воевать.

— Не только с немцами, — возразил Чекист. — Среди своих много предателей. Полицмейстер ведь из ваших, местных.

— Да, из наших, — подтвердил Старик. — Но с ним придется поступить по-вашему, по-большевистски.

— Это как? — осторожно спросил Политрук.

— Расстреляем по идейным соображениям. Не получается с ним договориться. И перехитрить не получается. Шибко умный. Он даже умней меня. Обложил он нас со всех сторон.

— Откуда этот выродок? Кто он по происхождению?

— Кто, кто? Хер в пальто. Он в милиции работал и очень хотел услужить советской власти, но не указал в анкетах, что отец его был домовладельцем в Пскове. Его и выперли из партии и с работы. А немцы использовали его злобу. — Старик вырвал из амбарной книги лист и начал делать пометки химическим карандашом. — Диспозиция будет следующая. В субботу у него свадьба. Он поедет из райцентра в Лыкарево, где живет Полина. Засаду сделаем возле кладбища. Думаю, что полицаев будет шесть-семь, моя племянница прижимистая, много народу не пригласит, зачем ей лишние рты. Вооружение у них будет примерно такое: один автомат точно, один ручной пулемет почти наверняка, остальное — трехлинейки.

— Нас трое, — сказал Снайпер. — Справимся.

— Четверо, — поправил Старик. — Я запасливый, — и достал из-под лавки длинный сверток, обмотанный мешковиной. Развернул. Это была хорошо смазанная полуавтоматическая винтовка СВТ.

— Ладно, — закончил Старик. — Идите на чердак. А вы останьтесь, — показал он на Чекиста и Анну.

Анна села так, чтобы видеть Старика и Чекиста.

— Значит, так, — сказал Старик. — Ты не пытайся ее по углам зажимать.

— Ей решать, — сказал Чекист.

— Она и решила. Она дите хотела, а я старик. Что было, то было. На этом пока твоя работа закончена. Будешь к ней приставать — пристрелю.

— Значит, меня использовали? — сказал Чекист. — А может, ей больше Политрук нравится?

— Нет, — ответила Анна. — Ты больше. Комиссар рыжий. А если дите рыжим уродится? В деревне рыжих не любят.

— Иди, — сказал Старик. — Высыпайтесь. В ночь выйдем на засаду.

— Ладно, — ответил Чекист Старику. — Но если живым останусь, вернусь. Я ведь не женат, а ты мне очень нравишься, очень, — сказал Чекист Анне.

И наступило молчание.

— Чего молчишь? Ответь ему! — потребовал Старик.

Анна смотрела то на Старика, то на Чекиста и вдруг заплакала…

Снайпер, Чекист и Политрук вышли ночью. Чекист нес пулемет. Политрук — немецкий автомат. Снайпер шел с карабином.

Днем они лежали на лесистой горке. Сверху хорошо просматривалась грунтовая дорога.

— Может, перехватим? — предложил Политрук.

— Не надо, — ответил Снайпер. — Я по финской знаю: кого ранили с полным желудком, никто не выживал.

Старик подошел к ним незаметно. Разморенные осенним теплым солнцем Снайпер и Политрук спали. Старик ткнул сапогом сына и тут же завалился, Чекист подсек его сзади.

— Я тебя заметил, когда ты еще начал подниматься. Тяжело дышишь. Одышка? — спросил Чекист.

— Хотел бы я посмотреть, как ты будешь дышать в мои годы, — ответил Старик.

— Я до таких лет не доживу.

Старик достал карманные часы.

— Служба в церкви назначена на двенадцать. Ехать им от райцентра около часа. Жениху надо переодеться, то да се, еще час кинем. Значит, должны в эти десять минут появиться…

Полицейские ехали на трех линейках.

— Шестеро, — произвел подсчеты Политрук.

— Семеро, — поправил его Снайпер, осматривая приближающихся полицейских в половинку бинокля. — Ручной пулемет на задней линейке.

— Возьми мою, почти автомат, — предложил Старик.

— Ненадежна. Еще заклинит. С трехлинейкой привычнее, — Снайпер через половинку бинокля увидел у одного из полицейских снайперскую винтовку. — У них снайпер. На первой слева. Его надо убирать первым.