Восстановив равновесие, девушка тут же спросила:

— Дядя Олдерли? Как он…

— Генри Олдерли — презренный червь в глазах Господа, — провозгласил господин Ловетт так, будто читал проповедь с кафедры собора. — Трус, вор и…

Отец сплюнул. Брызги его слюны подхватил ветер, и Кэт почувствовала их на своей щеке.

— Но как он сюда попал, сэр?

— Это я его сюда привел, а помог мне мой друг во Христе. Сначала мы везли его в повозке, а потом с помощью кинжала заставили подняться сюда — того самого кинжала, который только что упал. Здесь, под самым небесным сводом, он поймет, что значит быть грешником — человеком, которого дары земного владыки заставили позабыть о долге перед Богом.

Кэт попыталась вернуть отца с небес на землю:

— Где мы?

— На башне собора Святого Павла, где же еще? На самой вершине. В наивысшей точке этого порочного града.

— А здесь… не опасно?

— Опасно? — повторил отец. — На грешной земле опасности подстерегают везде, дитя мое. Но мы с тобой в руках Божьих, ты и я, и Он призовет нас к себе лишь тогда, когда сочтет нужным.

— Но, сэр, я не хочу упасть прежде, чем придет мой час.

«И кто бы ни счел это нужным, пусть даже сам Господь», — мысленно прибавила Кэт.

— Тогда смотри под ноги и доверься Богу. Да, крыша провалилась, но стены по большей части уцелели. Под нами есть кое-какие леса, но больше ничего. Не отходи от парапета, здесь проходит каменный выступ. Шириной он примерно футов шесть, но местами осыпался. Прежде чем делать шаг, убедись, что каменная кладка выдержит твой вес. А парапет крошится, поэтому к нему сильно не прижимайся. Мы сейчас на западной стороне. На восточной еще хуже.

В темноте Кэт нащупала верх парапета. В высоту он оказался футов четыре-пять. Из-за него Кэт было почти ничего не видно. Она вспомнила, что здесь на башенной стене нет зубцов, только ровная линия карнизных камней, чуть выступающих с внешней стороны.

— В северо-восточном углу есть каморка с каменными стенами, — продолжил отец. Девушка кончиком уха почувствовала его теплое дыхание. — Она построена на стыке двух стен. Ею пользовались кровельщики, пока шпиль не обвалился.

— Мы пойдем туда, сэр?

— Да. На некоторое время укроемся внутри. Олдерли, вставай.

Стоны зазвучали громче. Отец прикрыл фонарь. Кэт не столько увидела, сколько услышала, как господин Ловетт обошел ее, да еще ощутила легкое движение воздуха.

Отец нагнулся, поставил дядю на ноги и прислонил к стене.

— Хватит стенать, — приказал Томас Ловетт. — Сейчас я выну кляп. Будешь звать на помощь — добьешься лишь двух результатов. Первый — твои крики услышим только мы, и второй — я сломаю тебе палец.

Отец выдернул кляп изо рта дяди Олдерли.

— Пойдешь первым.

Дядя Олдерли издал утробный звук, будто его тошнило, и попытался что-то сказать, но не сумел.

— Шевелись!

— Умоляю, Том, сжалься надо мной.

Кэт едва узнала дядин голос. Слабый, безжизненный, почти заглушенный ветром, он, казалось, принадлежал дряхлому старику. Куда только подевалась былая властность. В темноте Кэт могла разглядеть только силуэт дяди, но девушка заметила, что он отчего-то стоял согнувшись, будто со дня их последней встречи отрастил горб.

— А ты разве сжалился надо мной, Генри?

— Прости меня, ради бога. Вспомни о своей несчастной покойной сестре, моей бедной супруге, любившей нас обоих.

— Разве ты заслуживаешь прощения после всего, что совершил?

— Я боюсь упасть, — даже не воскликнул, а провыл дядя.

— Знаю, — ответил отец. — Ты так боялся высоты, что даже не ходил со мной на крышу собственного дома, чтобы поглядеть на звезды. Моя сестра рассказывала, что при одной мысли об этом ты хныкал, как ребенок. Помнишь? Эдвард тогда был совсем маленьким, а Кэтрин еще не родилась.

Томас Ловетт подтолкнул Олдерли под локоть, заставляя того шагать вдоль каменного парапета. Он подгонял дядю снова и снова, будто фермер заупрямившуюся корову. Втроем они медленно шли по парапету, описывая круг над Лондоном. Дядя Олдерли шел первым. Рыдая, он двигался боком, повернувшись спиной к зиявшей посреди башни пустоте. После каждого шага он останавливался и льнул к верхушке парапета.

— Быстрее, трус.

— Небо давит на меня, — рыдал дядя Олдерли. — Том, я упаду.

— Если не поторопишься, непременно упадешь, — весело пообещал отец. — Я сам тебя столкну. Какая тут высота — двести футов? Двести пятьдесят? А на дне тебя будет ждать сам дьявол.

Наконец они добрались до узкого проема в северо-западном углу башни. Двери не было. Три ступени вели вниз, в тесный каменный закуток с кое-как сложенным из щебня сводом. Дядя Олдерли рухнул на пол в углу, где сходились стены башни.

Отец приподнял створку фонаря и поставил его в нишу справа от двери. Света через щель проникало ровно столько, чтобы чуть-чуть осветить пространство, где они находились. Кэт рассудила, что вряд ли сияние заметят: во внешних стенах окон нет, а снизу эту часть башни, скорее всего, не видно, даже если стоять в самом средокрестии.

Дядя Олдерли скорчился на полу, с трудом переводя дух и судорожно, надрывно всхлипывая. Он лежал на боку. Тут Кэтрин рассмотрела, что его руки связаны за спиной. Так вот почему дядя шел сгорбившись.

А когда глаза девушки привыкли к свету, она заметила, что у дяди Олдерли связаны даже не сами руки, а только большие пальцы.

— Думаешь, я жесток? — спросил Кэт отец. — Безусловно, у меня на то есть веские причины, однако меня побуждает к действию вовсе не жестокость. Я острый клинок в правой руке Господа. Я вершу справедливость во имя небесного владыки. Во время Реставрации твой дядя предал меня, хотя обещал сделать для нас все возможное.

— Том, меня заставили, — простонал дядя. — Клянусь.

— Когда-то я считал твоего дядю набожным человеком, Кэтрин. Но единственное божество, которому поклоняется Олдерли, — это он сам. Генри подсказал роялистскому отребью, где меня искать. Я узнал об этом только в прошлом году, когда тайну раскрыл мой слуга Джем. Меня спасла только милость Божья. В награду за предательство твоему дяде отдали мой дом и землю в Сити. С тех пор король осыпает его милостями, он даже выдал за Олдерли одну из своих блудниц, когда натешился с ней сам, и эта развратница заняла место моей сестры. Все хвалили Олдерли за то, что он дал тебе приют — тебе, дочери цареубийцы! «Это лишний раз доказывает, как