Посвящается Саре и Уильяму.

И, как всегда, Кэролайн

Я предпочел бы, если можно,

не рассказывать здесь сегодня

о своей жизни в последние годы,

о невыразимом моем несчастье

и неслыханном злодеянии.

Эдгар Аллан По. Вильям Вильсон

(Перевод Облонской)

Наш долг, как учит Вольтер, — уважать живых и говорить правду о мертвых. Но правда такова, что мир вокруг нас меняется, а мы и не замечаем этого, занятые лишь собственными делами.

Впервые я увидел Софию Франт в двенадцатом часу в среду, восьмого сентября одна тысяча восемьсот девятнадцатого года. Она выходила из дома в городке Сток-Ньюингтон и на мгновение застыла в дверном проеме — словно картина в тяжелой раме. Что-то в темноте прихожей заставило ее остановиться, может быть чье-то слово или резкое движение.

Я сразу же заметил ее глаза. Огромные, синие. Но потом и остальные подробности врезались в память, словно шипы, впивающиеся в ткань пальто. Эту женщину нельзя было назвать ни высокой, ни миниатюрной. Лицо бледное, с четкими правильными чертами. На ней была изящная шляпка, украшенная цветами, платье с белой юбкой, рукавами-буфами и бледно-голубым лифом, гармонировавшим по цвету с кожаной туфелькой, выглядывавшей из-под подола. В правой руке пара белых перчаток и небольшой ридикюль.

Я услышал, как лакей соскочил с козел кареты и с грохотом опустил складную лесенку. Полный мужчина средних лет, весь в черном, догнал даму на пороге и подал руку, помогая спуститься по ступеням. На меня они даже не взглянули. С другой стороны тропинки, ведущей к дому, рос низкий кустарник, окруженный кованой оградой. Я ощутил надвигающийся приступ дурноты и ухватился за один из железных прутьев.

— Уверяю вас, мадам, — говорил мужчина, словно продолжая разговор, начатый в доме. — У нас тут все равно что в деревне, и воздух исключительно свежий.

Незнакомка бросила на меня взгляд и улыбнулась. Я так удивился, что забыл поклониться в ответ. Лакей открыл дверцу, и толстяк снова подал даме руку, помогая сесть в карету.

— Благодарю вас, сэр, — тихо сказала она. — Вы были столь терпеливы.

Собеседник в ответ поклонился, не выпуская ее ладони.

— Ну что вы, мадам. Передайте, пожалуйста, мой сердечный привет мистеру Франту.

Я стоял в двух шагах как последний болван. Лакей закрыл дверцу, поднял лесенку и взобрался на свое место. Деревянная карета была выкрашена в голубой цвет, а ее позолоченные колеса сияли так ярко, что больно смотреть.

Кучер отвязал поводья, намотанные на кнут, и пара одинаковых гнедых, таких же блестящих, как его цилиндр, поскакали, звеня копытами, по направлению к Гай-стрит. Толстяк поднял руку на прощанье, но скорее не помахал, а осенил крестом. Когда он повернулся и пошел к дому, его взгляд обратился ко мне.

Я выпустил железный прут ограды из рук и сдернул шляпу.

— Мистер Брэнсби? Я имею честь…

— Имеете, — он уставился на меня молочно-голубыми глазами, наполовину скрытыми под отекшими красноватыми веками. — А что вам угодно?

— Меня зовут Шилд. Томас Шилд. Моя тетушка, миссис Рейнолдс, написала вам, и вы любезно ответили…

— Ах да, — преподобный мистер Брэнсби подал палец[1]и оглядел меня с ног до головы. — Вы совершенно на нее не похожи.

Он проводил меня по тропинке в дом, и мы оказались в прихожей, стены которой были украшены деревянными панелями. Откуда-то из глубины доносились звуки пения. Мистер Брэнсби открыл дверь, располагавшуюся по правую руку, и прошел в помещение, отданное под библиотеку, с турецким ковром на полу и двумя окнами, выходившими на дорогу. Он тяжело опустился в кресло, вытянул ноги и сунул два коротких толстых пальца в правый карман жилета.

— Вы кажетесь усталым.

— Я шел пешком от Лондона, путь неблизкий.

— Присядьте. — Мистер Брэнсби вытащил табакерку из слоновой кости, взял из нее понюшку табака, а потом чихнул в платок, испещренный коричневыми полосами. — Значит, вы хотите у нас работать, правильно?

— Да, сэр.

— Но миссис Рейнолдс считает, что есть как минимум две веские причины, почему вы совершенно не подходите ни на одну из должностей, которые я мог бы предложить.

— Если вы позволите, я попробую все объяснить.

— Ну, так сказать, факты говорят сами за себя. Последнее место вы покинули, не получив рекомендаций. А совсем недавно, если я правильно понял вашу тетушку, вы чуть ли не в Бедламе[2]лежали.

— Оба ваши обвинения справедливы, сэр, но моему поведению есть объяснение, кроме того, существует ряд причин, почему это произошло и почему больше не произойдет.

— У вас есть две минуты, чтобы убедить меня.

— Сэр, у моего отца была аптека в Розингтоне, дела шли успешно, и одним из постоянных клиентов был каноник местного собора, по рекомендации которого меня приняли в грамматическую школу, а после ее окончания я поступил в кембриджский колледж Иисуса.

— Вы получали стипендию?

— Нет, сэр. Отец помогал. Он понимал, что у меня нет таланта к торговле и аптечному делу, и надеялся, что со временем я приму духовный сан. К несчастью, в конце первого семестра он умер от сыпного тифа, и оказалось, что его дела находятся в весьма плачевном состоянии, так что мне пришлось уйти, не получив диплома.

— А как же ваша матушка?

— Она умерла, когда я был еще ребенком. Но директор грамматической школы, знавший меня с детства, дал мне место младшего учителя, позволив преподавать в начальных классах. Несколько лет все шло хорошо, но, увы, мой благодетель умер, а его преемник не был так благосклонен ко мне. — Тут я замялся. Дело в том, что у нового директора имелась дочь по имени Фанни, воспоминания о которой до сих пор вызывали боль. — Мы разошлись во мнении… по одному вопросу, сэр, если не вдаваться в подробности. Я наговорил кучу глупостей, о чем тотчас же пожалел.