— Милорд, — ответил Майкл Патерсон, — принимая приглашение скромных отшельников, вы окажете нам честь.

Гленарван поклонился в знак того, что приглашение принято.

— Сэр, — обратился Паганель к Майклу Патерсону, — надеюсь, вы не сочтете меня нескромным, если я спрошу: не вы ли пели вчера божественную арию Моцарта?

— Я, сударь, — ответил джентльмен, — а мой брат Сэнди аккомпанировал.

— Тогда, сэр, примите искренние поздравления француза, пламенного поклонника музыки! — сказал Паганель, протягивая руку молодому человеку.

Тот любезно пожал ее; затем он указал гостям дорогу, которой надо было держаться. Лошадей поручили Айртону и матросам. Беседуя и осматриваясь, путешественники направились пешком к усадьбе в обществе молодых людей.

Хозяйство Патерсонов содержалось в образцовом порядке, как английские парки. Громадные луга, обнесенные серой оградой, расстилались, насколько мог охватить глаз. Там паслись тысячи быков и миллионы овец. Множество пастухов и еще больше собак сторожили это шумное стадо. Мычание и блеяние сливались с лаем собак и резким щелканьем бичей.

На востоке взгляд останавливали австралийские акации и камедные деревья на опушке леса, над которым высилась величественная гора Хотем, поднимающаяся на семь с половиной тысяч футов над уровнем моря. Во все стороны расходились длинные аллеи вечнозеленых деревьев. Там и здесь виднелись группы густых кустов вышиной футов в десять, похожих на карликовые пальмы. Ветви их терялись в массе узких и длинных листьев. Воздух был напоен благоуханием мятнолавровых деревьев, усыпанных гроздьями белых, тонко пахнущих цветов.

Среди живописных групп туземных растений росли также породы, вывезенные из Европы. При виде этих деревьев: персиковых, апельсиновых, смоковниц, яблонь, груш и даже дубов — у путешественников вырвалось громкое «ура». Идя под тенью деревьев своей родины, они восхищались и порхавшими между ветвей атласными птицами с шелковистым оперением, и иволгами, словно одетыми в золото и черный бархат.

Здесь же путешественникам довелось впервые увидеть птицу, хвост которой напоминает изящный инструмент Орфея — лиру. Лирохвост носился среди древовидных папоротников, и когда хвост его ударял по листьям, то казалось почти удивительным, что при этом не раздаются гармонические аккорды. Паганелю захотелось сыграть на этой лире.

Впрочем, лорд Гленарван был занят не только созерцанием феерических чудес этого нежданного оазиса в пустынных австралийских землях. Он слушал рассказ молодых джентльменов. В цивилизованных английских поместьях всякий пришелец прежде всего должен был бы сообщить хозяину, откуда они куда направляется. Здесь же, движимые какой-то тонкой деликатностью, Майкл и Сэнди Патерсоны сочли своим долгом сначала поведать путешественникам, которым предлагали гостеприимство, о себе. И они рассказали свою историю.

Это была обычная история молодых англичан, умных, предприимчивых и не считающих, что богатство избавляет от труда. Майкл и Сэнди Патерсоны были сыновьями одного лондонского банкира. Когда им исполнилось по 20 лет, глава семейства сказал: «Вот, молодые люди, столько-то миллионов. Отправляйтесь в какую-нибудь далекую колонию, заведите там хорошее хозяйство, и пусть работа научит вас жить. Если дело пойдет на лад — отлично. Если нет — не беда. Мы не будем сожалеть о миллионах, которые ушли на то, чтобы сделать вас взрослыми людьми». Юноши послушались. Местом для посева отцовских средств они выбрали австралийскую колонию Виктория, и им не пришлось раскаиваться. По прошествии трех лет их хозяйство процветало.

В провинциях Виктория, Новый Южный Уэльс и Южная Австралия насчитывается более трех тысяч ферм; на одних живут скваттеры, которые разводят скот, на других — поселенцы, главное занятие которых земледелие. До прибытия двух юных англичан самым крупным хозяйством такого рода была ферма Джеймсона, чьи земли протянулись на сто километров по берегу притока Дарлинга Пару.

Теперь же первой по величине и по размаху стала ферма Хотем. Два молодых хозяина были и скваттерами и земледельцами одновременно. Они управляли своими огромными владениями с редким умением и, что еще труднее, необыкновенно энергично.

Ферма была расположена, как гости и сами видели, в отдалении от главных городов, в пустынном, уединенном округе Муррей. Она занимала пространство между 146°48′ и 147°, то есть участок длиной и шириной в 5 лье, который ограничивали горы Баффало и гора Хотем. На севере по углам этого обширного квадрата возвышалась слева гора Эбердин, справа — вершины Хай-Барвен. Здесь протекало множество живописных извилистых речушек и ручьев — притоков Овечьей реки, которая впадает на севере в Муррей. На таких угодьях можно было с равным успехом разводить скот и засевать землю. На десяти тысячах лье прекрасно обработанной земли туземные культуры чередовались с привозными, а на зеленых лугах паслись миллионы голов скота. И недаром продукция фермы Хотем высоко ценилась на рынках Каслмейна и Мельбурна. Рассказ Майкла и Сэнда Патерсонов об их хозяйстве подходил к концу, когда в конце широкой аллеи, по сторонам которой росли казуариновые деревья, показался дом.

То был домик в швейцарском стиле, из кирпича и дерева, прятавшийся в густых эмерофилис. Вокруг шла увешанная китайскими фонариками веранда, напоминавшая галереи древнеримских зданий. Над окнами висели разноцветные маркизы, казавшиеся огромными цветами. Трудно было себе представить более уютный, ласкающий глаз, комфортабельный уголок. На лужайках и среди рощиц, раскинутых вокруг дома, высились бронзовые канделябры с изящными фонарями. С наступлением темноты весь парк освещался белым газовым светом. Газ поступал из резервуара, скрытого в чаще акаций и древовидных папоротников.

Вблизи дома не было видно ни служб, ни конюшен, ни сараев — ничего, что говорило бы о сельском хозяйстве. Все эти строения — настоящий поселок более чем в двадцать домов и хижин — находились в четверти мили от дома, в глубине маленькой долины. От хозяйского дома в поселок был проведен электрический телеграф, по которому они могли мгновенно сообщаться друг с другом. Сам же дом, удаленный от всякого шума, казался затерянным среди чащи экзотических деревьев.

В конце казуариновой аллеи через журчащий ручей был переброшен изящный железный мостик. Он вел в часть парка, прилегавшую к дому.

Когда путешественники вместе с хозяевами перешли мостик, их встретил внушительного вида управляющий. Двери хотемского дома распахнулись, и гости вступили в великолепные апартаменты, скрывавшиеся за этими скромными, увитыми цветами кирпичными стенами.

Их глазам представилась роскошная обстановка, говорившая о художественных склонностях хозяев. Из прихожей, увешанной принадлежностями верховой езды и охоты, двери вели в просторную гостиную в пять окон. Рояль, заваленный всевозможными нотами, и старинными, и современными, мольберты с начатыми полотнами, цоколи с мраморными статуями, несколько картин фламандских художников на стенах, гобелены с мифологическими сюжетами, под ногами — мягкие, словно густая трава, ковры, старинная люстра под потолком, расставленный всюду драгоценный фарфор, дорогие, со вкусом подобранные безделушки, тысяча разных изящных мелочей, которые так странно было видеть в австралийском доме, — все это являло прекрасное сочетание артистизма и комфорта. В этой сказочной гостиной, казалось, было собрано все, что могло развеять печаль добровольной ссылки и напомнить европейские обычаи. Можно было подумать, что находишься в каком-нибудь княжеском замке во Франции или в Англии.