— А этот кабатчик, хотя у него и висит объявление полиции, признаться, внушает мне мало доверия, — добавил Гленарван.

— Мне тоже, — подтвердил Айртон.

Гленарван и боцман вернулись к повозке. Отсюда отряд направился к тому месту, где дорога на Лакнау кончается и начинается узкий извилистый проход, пересекающий наискось горную цепь. Начали подниматься. Восхождение было трудным. Не раз путешественницы выходили из повозки, а их спутники спешивались. Приходилось поддерживать тяжелую повозку, подталкивать ее, удерживать на опасных спусках, распрягать быков на крутых поворотах, подкладывать клинья под колеса, когда повозка начинала катиться назад. Не раз Айртон должен был прибегать к помощи лошадей, и без того утомленных подъемом. То ли из-за этой усталости, то ли из-за чего-то другого, но в тот день одна из лошадей пала. Она вдруг рухнула на землю, хотя ничто перед тем не предвещало такого несчастья. Это была лошадь Мюльреди. Когда тот хотел поднять ее, она оказалась мертвой.

Подошел Айртон и стал осматривать лежавшее на земле животное. Видимо, он совершенно не мог понять причины его мгновенной смерти.

— Должно быть, у этой лошади лопнул какой-нибудь сосуд, — сказал Гленарван.

— Очевидно, так, — отозвался Айртон.

— Садись на мою лошадь, Мюльреди, — обратился Гленарван к матросу, — а я поеду с леди Элен в повозке.

Мюльреди повиновался, и маленький отряд, бросив труп лошади на съедение воронам, продолжал утомительный подъем.

Цепь Австралийских Альп в ширину невелика, не более восьми миль. Поэтому если проход, которого придерживался Айртон, действительно шел к восточному склону, то двумя сутками позже маленький отряд должен был бы оказаться по ту сторону хребта. А там уже до самого моря не могло встретиться никаких непреодолимых препятствий и трудных дорог.

Днем 10 января путешественники добрались до наивысшей точки перевала, на высоте двух тысяч футов. Они очутились на плоскогорье, откуда открывался обширный вид. На севере сияли спокойные воды озера Омео, изобилующего водоплавающими птицами, а за ним расстилались необъятные равнины Муррея. К югу тянулись зеленеющие пространства Гипсленда — его золотоносные земли, высокие леса. Этот край имел первобытный вид. Здесь природа еще владычествовала над своими творениями — над водами рек, над огромными деревьями, незнакомыми с топором, и скваттеры, пока, правда, редко там встречавшиеся, не решались вступать с ней в борьбу. Казалось, что Альпы эти отделяют друг от друга две различных страны, одна из которых сохранила первобытную дикость. Солнце заходило, и его лучи, прорываясь сквозь мрачные облака, оживляли краски округа Муррей. А Гипсленд, заслоненный горами, терялся в смутной мгле, и во всей заальпийской области, казалось, наступала преждевременная ночь. Зрители, стоявшие между двумя резко отличавшимися друг от друга областями, живо почувствовали этот контраст и с некоторым волнением смотрели на простиравшийся перед ними почти неведомый край, через который им предстояло пробираться до самой границы провинции Виктория.

Здесь же, на плоскогорье, был разбит лагерь, а на следующее утро начался спуск. Спускались довольно быстро. Вдруг на путешественников обрушился страшный град и принудил их забиться под скалы. Это были не градины, а настоящие куски льда величиной с ладонь, летевшие из грозовых туч с такой силой, словно они были выпущены из пращи. И несколько основательных ушибов убедили Паганеля и Роберта в необходимости поскорее укрыться. Повозка была продырявлена во многих местах. Против ударов таких острых ледяшек не устояли бы и крыши домов. Некоторые градины врезались даже в стволы деревьев. Такой град мог убить, и пришлось переждать его. На это ушел час, а затем маленький отряд снова двинулся в путь по отлогим каменистым тропам, скользким от таявшего града.

К вечеру повозка уже спускалась по последним уступам Альп, меж огромных одиноких елей. Ее остов во многих местах от сильной тряски разошелся, но все же крепко держался на своих грубых деревянных колесах. Горный проход заканчивался у равнин Гипсленда. Переход через Альпы был благополучно завершен, и отряд, как обычно, расположился на ночлег.

12-го с рассветом маленький отряд, охваченный неослабевающим воодушевлением, снова двинулся в путь. Все стремились как можно скорее достичь цели, то есть побережья Тихого океана в том месте, где разбилась «Британия». Конечно, только там можно было напасть на след потерпевших крушение, а не здесь, в этом пустынном Гипсленде. И Айртон настаивал, чтобы Гленарван поскорее отправил «Дункану» приказ идти к восточному побережью, где яхта могла быть очень полезна при поисках. По мнению боцмана, надо было воспользоваться дорогой из Лакнау в Мельбурн. Позднее послать нарочного будет трудно, ибо дальше со столицей нет прямого сообщения.

Предложение боцмана казалось целесообразным, и Паганель советовал прислушаться к нему: географ тоже думал, что яхта могла бы быть очень полезна при подобных обстоятельствах и что позднее миновав Лакнаускую дорогу, они не смогут уже сообщаться с Мельбурном.

Гленарван был в нерешительности. Быть может, он и послал бы приказ «Дункану», чего так настойчиво добивался Айртон, если бы против этого плана энергично не восстал майор. Мак-Наббс доказывал, что присутствие Айртона необходимо для экспедиции: он ведь знал местность вблизи побережья, и если отряд случайно нападет на следы Гарри Гранта, то боцман лучше всякого другого сумеет повести отряд по этим следам; наконец, только он, Айртон, сможет указать место крушения «Британии». Словом, майор стоял за то, чтобы путешествие продолжалось без изменений. Он нашел единомышленника в лице Джона Манглса. Молодой капитан указал Гленарвану на то, что его распоряжения легче будет переслать на «Дункан» из Туфоллд-Бей морским путем, чем теперь с гонцом, которому придется проехать верхом двести миль по дикому краю.

Майор и капитан одержали верх. Гленарван решил послать гонца по прибытии в Туфоллд-Бей. Майору, наблюдавшему за Айртоном, показалось, что у того был довольно разочарованный вид. Но Мак-Наббс ни с кем не поделился своими наблюдениями, а, по обыкновению, оставил их при себе.

Равнины, простиравшиеся у подножия Австралийских Альп, едва заметно понижались к востоку. Их монотонное однообразие кое-где нарушали рощи мимоз, эвкалиптов и различных пород камедных деревьев. Попадались кусты гастролобиум грандифлорум с ярко окрашенными цветами. Часто дорогу пересекали небольшие горные речки, вернее, ручьи, берега которых густо заросли мелким тростником и орхидеями. Их переходили вброд. Вдали видно было, как убегали при приближении отряда стаи дроф и эму, а через кусты прыгали кенгуру, как бумажные чертики на резинке. Но всадники не помышляли об охоте, их истомленным лошадям тоже было не до этого.

К тому же стояла удушливая жара. Воздух был насыщен электричеством. И животные и люди испытывали на себе его влияние. Сил хватало только на то, чтобы брести вперед. Тишину нарушали лишь окрики Айртона, подгонявшего измученных быков.

С полудня до двух часов отряд ехал по любопытному лесу из папоротников, который восхитил бы путников менее изнуренных. Эти древовидные растения были вышиной футов в тридцать. Не только лошади, но и всадники, не нагибаясь, проезжали под склоненными ветвями гигантских папоротников, и порой колесико чьей-нибудь шпоры позвякивало, ударяясь об их стволы. Под неподвижными зонтами зеленой листвы царила прохлада, которая всех только порадовала. Паганель, как всегда экспансивный, испустил несколько столь звучных вздохов удовольствия, что вспугнул стаи какаду. Поднялся оглушительный птичий гвалт.