Первыми вблизи места взрыва прошли американские тактические разведчики. Их было несколько, и у каждого имелись свои специфические функции. Даже стартовали они с разных аэродромов. Высотный «Б-29», приспособленный под лабораторию, не торопясь продефилировал несколько выше облака, осуществляя дозиметрический контроль и высотную аэрофотосъемку. Он лишь пару раз провалился в неожиданную воздушную яму и, сделав круг, удалился. Приблизительные визуальные наблюдения находящегося на борту специалиста подтвердили запланированную мощность использованного боеприпаса – сорок-пятьдесят тысяч тонн тринитротолуола. Сама бомба была по размерам вдвое меньше примененных недавно на Японских островах, но обладала, как видите, в два раза большей разрушительной силой.

Вторым самолетом был «Б-17». Он решал аналогичные «Суперкрепости» научные задачи, только на меньшей высоте. Лишь третий – «Б-24» – являлся разведчиком, нацеленным на исследование тактико-оперативных вопросов. Тем не менее и он не решился опуститься ниже трех километров, опасаясь все еще мечущихся в растерянности воздушных потоков.

– Что с русскими? – запросили его по радио с командного центра. Связь после катаклизма резко ухудшилась, однако данные нужны были срочно, до посадки, потому говорящие ограничивались короткими однозначными фразами.

– Везде дым, горящая техника. Местами наблюдаю большое количество танков.

– Они движутся?

– Нет.

– Повторите?

– Нет! Все танки покоятся.

– Понял вас.

И тогда оттуда, из центра связи авиации, пошло сообщение для сухопутных войск.

Лже-Скрипов устал мыкаться по замкнутому помещению. Покидать свою комнату ему пока не разрешалось, хотя его заверили, что он не находится под подозрением. Учитывая истинное положение дел, Баженов-Скрипов считал, что покуда судьба снова относится к нему с симпатией. Для разрядки накопившегося напряжения он решил черкнуть послание семье Скрипова, конечно, под его же фамилией. Несовпадение почерков его нисколько не остановило, дело в том, что еще на борту «Советского Союза» он неоднократно писал письма за своего начальника, так как служебные дела не позволяли тому заниматься такими мелочами, как личная жизнь. Правда, ранее истинный Скрипов все же редактировал эти послания и часто вносил коррективы, заставлял руководителя комсомола переписывать приветствия семье по несколько раз, окончательную подпись он тоже ставил самостоятельно. Но даже здесь не возникало неразрешимой проблемы, подпись начальника Баженов тоже давно научился имитировать в силу служебной необходимости.

Начав писать, Баженов какое-то время мучился совестью по поводу производимой подделки, но, по мере втягивания в работу, он оставил сомнения позади. Конечно, можно было бы в первом же послании ошарашить женушку Скрипова признанием, но, во-первых, Баженов покуда сомневался, что письмо не будет подвергнуто тщательной, причем неоднократной проверке, а во-вторых, было просто варварством испытывать нервным стрессом женщину, недавно перенесшую роды. Мысль о родах напомнила Баженову о том, что возникший недавно природным способом человек наверняка застанет пору расцвета социализма, плавно перетекающую в зарю вечности коммунизма. Он со всей определенностью обнаружит в глазах своей зрелости сверкающие электричеством белые города, имеющие на вершинах оазисы озеленения в виде пальм и эвкалиптов. Вершины эвкалиптов и балконных секвой будут касаться ионосферы, а иногда упираться в космический вакуум, дабы наполнить его живительным кислородом. Сидящие в ветвях деревьев попугаеобразные птицы будут говорить на новом, изобретенном учеными языке общемирового общения.

Представив все это, Баженов внезапно подумал, как тяжело будет будущему жителю вознесенной в небеса коммуны ощущать себя сиротой по отцовской линии. Он почти решился официально усыновить малютку в том плане, что признать свое лже-отцовство истинным. Он едва удержался, дабы не обсудить в письме моральность-аморальность возникшей проблемы. Преодолев искус, Баженов надумал посоветовать матери изобрести для рожденного ребенка какое-нибудь подходящее для безвременной эры коммунизма имечко. Имена, порожденные революцией, типа Владилен или Аврора, он считал несколько не отвечающими тому будущему расцвету – зачем нести на себе груз давно решенных проблем? В новом имени должно было ужиться что-то донельзя вечное и, одновременно, неописуемо часто обновляющееся. Может, назвать сынишку Ветер, прикидывал Баженов. Однако это казалось на редкость приземленным. Быть может, лучше – Ураган? Или Линкор. Он пожевал имечко на вкус, попробовал сочетание – Линкор Скрипов. Явно неудачное сочетание, ко всему прочему возводящее хулу на советскую судостроительную промышленность. Быть может, заодно с именем переименовать и фамилию новорожденного? Ураган Линкоров или Линкор Ураганов. Баженов задумался. Как объяснить простой советской женщине необходимость перестройки фамилии мальчика? А может, дать ему свою истинную фамилию? Возродить, так сказать, приконченную обстоятельствами династию. Ураган Баженов, или Линкор Баженов. И то и то смотрелось великолепно. Жалко, нельзя применить оба варианта. Почему замполит не постарался и не сварганил двойню? Явно чувствуется его всегдашнее пренебрежение семейными делами. Нет, с людьми, которые так по-хамски относятся к своим прямым обязанностям, нужно обходиться построже. А то что же получается – внешне коммунизм будет построен, а внутренне люди, в нем находящиеся, не будут ему соответствовать?

Баженов внезапно обнаружил себя замершим в неестественной позе с опущенной в чернильницу ручкой. Он оценил размеры отправляемого письма – похоже, было достаточно, в самый раз. Имелась некоторая недосказанность, но это даже к лучшему. Он написал «Целую, твой Женя!» и размашисто расписался. Затем он перечитал послание. Морально ли коммунисту целовать чужую жену, хуже того – вдову, прикинул Баженов. Однако он ведь написал от имени Евгения Ильича, а не от собственного, поэтому как бы он сам целовал свою собственную жену и мораль строителя бесклассового общества не нарушалась. С другой стороны, если целует он – Баженов, то и с этого ракурса все в порядке: официально Баженов погиб, а покойник сам по себе целовать неспособен. Однако есть мнение, что Баженов в бегах. Вот здесь возникают сложности. И все же, он же пишет не от того Баженова, который вроде бы в бегах, правильно? Баженов почувствовал, что вновь запутывается в сложностях своего текущего положения.

Он решил, что признается жене Скрипова не в письме, а при личной встрече. Она, должно быть, женщина интеллигентная, все поймет. Но даже если неинтеллигентная, тогда тем более – что ей важнее: живой, пусть и новый, муж или покойник, которого к тому же нельзя даже похоронить и обласкать напоследок, поскольку он находится на глубине километров в пять. Придется усыновить всех детишек Скрипова. Здесь, наверное, проблем не будет, папа у них был моряк, дома появлялся редко – они его плохо помнят, разве что имеются фото. Это затруднит отцовство, к тому же тайное. С другой стороны, как они различают папу? По званию? Звание у него в процессе службы менялось множество раз, однако же привыкли. Почему же сейчас не привыкнут?