долго мучилась, прежде чем сообразила, на кого же все-таки походил Михаил Булгаков. И вдруг меня осенило – на Шаляпина!» Знакомство, завязанное в Денежном переулке, как увидим, уже в том же 1924 году изменило личную жизнь Булгакова.

В феврале или в начале марта 1924 года в четвертом сборнике «Недр» вышла в свет «Дьяволиада». Одним из первых в печати отметил повесть развернутым отзывом Евгений Замятин – с обычной для него строгостью, даже суровостью оценки, но с пониманием возможностей молодого автора: «Единственное модерное ископаемое в „Недрах“ – „Дьяволиада“ Булгакова. У автора, несомненно, есть верный инстинкт в выборе композиционной установки: фантастика, корнями врастающая в быт, быстрая, как в кино, смена картин – одна из тех (немногих) формальных рамок, в какие можно уложить наше вчера – 19-й, 20-й год. 〈…〉 Абсолютная ценность этой вещи Булгакова – уж очень какой-то бездумной – невелика, но от автора, по-видимому, можно ждать хороших работ». По-видимому, на следующий год, когда Замятин приехал в Москву на премьеру «Левши», завязалась дружба писателей.

Первые оттиски «Дьяволиады» Булгаков подарил своей самой первой московской машинистке, печатавшей ему в долг в конце 1921-го и в 1922 году (11 марта 1924 года – «Ирине Сергеевне Раабен в память нашей совместной кропотливой работы за машиной»), и Коморским, так радушно встречавшим его в зимние вечера 1922–1923 годов у себя в Малом Козихинском (12 марта – «Зине и Володе Коморским в память вечеров на Козихе»). Но жизнь Булгакова в этой обжитой им за два с лишним года части Москвы – Большая Садовая, Трехпрудный и Малый Козихинский, Патриаршие пруды, – тех мест, что всплывут вскоре в топографии «Мастера и Маргариты», уже шла к концу. В последующие годы ему предстояло обживать те места, которые для коренных москвичей традиционно связывались с представлением о «старой» Москве: Староконюшенная часть – Пречистенка, Остоженка…

Дом на Большой Садовой был связан с нуждой, напряженными поисками случайных заработков в первые московские годы – 1921–1922-й, с безнадежными попытками выиграть деньги – в казино, которое было рядом. Об этих попытках вспоминает В. Катаев в повести «Алмазный мой венец», о них рассказывала нам и Татьяна Николаевна:

«Будит в час ночи:

– Идем в казино – у меня чувство, что я должен сейчас выиграть!

– Да куда идти, я хочу спать!

– Нет, пойдем, пойдем!

Все проигрывали, разумеется. Наутро я все собирала, что было в доме, – несла на Смоленский рынок».

1923 год, когда, как написал Булгаков чуть позже, «я возможность жить себе уже добыл», стал годом преимущественной и крайне напряженной работы над романом.

И вновь послушаем Татьяну Николаевну. Многие разговоры с ней записаны нами не только на бумаге, но и, с ее разрешения, на магнитофон. С трудом передается на письме интонация ее не монологической, а всегда являвшейся только частью беседы речи.

«…Писал ночами „Белую гвардию“ и любил, чтоб я сидела около, шила. У него холодели руки, ноги, он говорил мне: „Скорей, скорей горячей воды“; я грела воду на керосинке, он опускал руки в таз с горячей водой…

– Что это было? Сердце?

– Нет, видимо, что-то нервное; он очень уставал…»

Когда и где состоялись первые авторские чтения романа – те чтения только что завершенного произведения в кругу нескольких десятков друзей, знакомых и полузнакомых литераторов, которые были обычным явлением в жизни Москвы 1920-х годов? 9 марта 1924 года Юрий Слезкин сообщает в «Накануне» о чтении романа «Белая гвардия» в течение четырех вечеров в кружке «Зеленая лампа»… Один из участников этого кружка, заседавшего в начале 1920-х годов в доме Лидии Васильевны Кирьяковой на Большой Дмитровке – действительно под зеленой лампой! – языковед Борис Владимирович Горнунг, незадолго до смерти, в октябре 1975 года, рассказывал нам, что присутствовал на этих чтениях. «Последний раз я видел Булгакова в январе 1924 года, – значит, чтения эти были до января. На всех чтениях, как помню, была первая жена Булгакова Татьяна Николаевна».

Читал он и в других домах. Художница Наталья Ушакова рассказывала нам, как писатель Сергей Сергеевич Заяицкий сказал им ранней весной 1924 года: «Приходите – у меня будет читать молодой писатель, приехавший из Киева». Это чтение, происходившее у Заяицкого, было началом сближения Булгакова с новым дружеским кругом – теми, кто сами называли себя «дети старой Москвы». Так подружился он с Натальей Абрамовной Ушаковой и ее мужем Николаем Николаевичем Ляминым, сотрудником Государственной академии художественных наук. Жили они в одном из переулков Остоженки (где и сейчас живет Н. А. Ушакова), в той квартире, куда, как представляется собирателям данных о московской топографии «Мастера и Маргариты», вбежал Иванушка, преследуя Воланда, и увидел в ванной голую гражданку… Не знаем, так ли это, но знаем доподлинно, что в этой квартире происходило одно из первых чтений романа – в 1928 или 1929 году, когда он назывался еще «Копыто инженера»…

«На следующий день после чтения „Белой гвардии“, – продолжает свой рассказ Наталья Ушакова, – я встретила Булгакова в Охотном ряду. Поздоровались, он пошел рядом, и у меня было такое странное впечатление от него – мне казалось, что рядом идет студент: он как-то стесненно держался, был как-то неловок…»

В этой старомосковской среде он не сразу прижился, не сразу был принят за своего. Все эти люди – искусствоведы, филологи, художники, литераторы – знали друг друга с детства, их лечили общие домашние врачи, их родители дружили домами. Он был для них еще и в 1924 году «писателем, приехавшим из Киева», – иное дело было в «Гудке», в его литературной среде первых московских лет, где приезжими были все – и Катаев, и Олеша, и Ильф, и Евгений Петров, и все приехали с юга, у всех были в какой-то степени общие воспоминания времен Гражданской войны.

Здесь, в «пречистенском» кругу, он казался провинциальным («Элегантным его нельзя было назвать», – говорит сегодня Наталья Ушакова), потому, по-видимому, и сам чувствовал себя поначалу стесненно и был похож на неловкого студента – моложавый, как вспоминают многие, для своих тридцати с лишним лет.

В первые месяцы 1924 года шли важные события в жизни Булгакова – развивался роман с приехавшей вместе со «сменовеховцами» Любовью Евгеньевной Белозерской. Шагом к будущим изменениям стал развод с Татьяной Николаевной.

«Мы развелись в апреле 1924 года, – рассказывала нам Татьяна Николаевна, – но он сказал мне: „Знаешь, мне просто удобно – говорить, что я холост. А ты не беспокойся – все остается по-прежнему. Просто разведемся формально“. – „Значит, я снова буду Лаппа?“ – спросила я. „Да, а я Булгаков“. Но мы продолжали вместе жить на Большой Садовой…

Он познакомил меня с Любовью Евгеньевной. Она раньше жила в Киеве, с Финком, был такой журналист, потом уехала с Василевским-Не-Буквой. Потом