По всей видимости, незнакомец питал большую ненависть к слуге и присовокупил множество угроз; и по отношению к купеческому сыну тон его был непочтительным и даже угрожающим. Отгадать, на какое преступление намекал отправитель письма и какую вообще цель он преследовал, коль скоро не называл себя и ничего не требовал, было невозможно. Купеческий сын несколько раз перечитал письмо и признался себе в том, что одна мысль потерять столь неприятным образом старого слугу пугает его. Чем больше он размышлял, тем сильнее волновался и тем невыносимее делалась мысль о потере одного из тех существ, с которыми его срастила воедино привычка и другие таинственные силы.

Он метался взад и вперед, от волнения и гнева ему стало так жарко, что пришлось сбросить кафтан и пояс и остаться босиком. Ему казалось, будто оскорблениям и угрозам подверглось самое сокровенное из всего, чем он владел, будто его принуждают бежать от самого себя и отречься от всего, что ему мило. Жалея самого себя, он, как всегда в такие мгновения, чувствовал себя ребенком. Он видел, как всех четверых его слуг насильно удаляют из дома, ему представлялось, будто всё содержание его жизни безмолвно от него уходит: все горестно-сладкие воспоминания, все полубессознательные чаянья, всё несказанное, что потом будет выброшено и сочтено ничем, как груды водорослей и морской травы. Впервые он понял то, что в детстве вызывало в нем ярость: тревожную любовь, с какой его отец относился ко всему приобретенному, к богатствам, собранным под сводами лавки, к прекрасным неодушевленным детям своих поисков и забот, к таинственным порождениям смутных, но глубочайших в его жизни вожделений. Он понял, что великий царь, живший в стародавние времена, умер бы, если бы у него отняли земли, которые он покорил, пройдя от Западного моря до Восточного, и повелителем которых он мнил себя, хотя они были так велики, что ни власти над ними, ни дани с них он не имел, — ничего, кроме мысли о том, что он их покорил и другого царя над ними нет.

Он решил сделать всё, чтобы только уладить это дело, так его пугавшее. Ни единым словом не обмолвившись слуге о полученном письме, он пустился в путь и один поехал в город. Там он решил прежде всего отыскать дом, в котором жил персидский посол, — в смутной надежде найти там какую-нибудь точку опоры.

Однако, когда он прибыл, день уже клонился к вечеру и в доме никого не было — ни посла, ни молодых людей из его свиты. Только повар и один из младших писцов сидели в прохладной полутьме, в проходе ворот.

Но оба были так уродливы и отвечали так коротко и ворчливо, что купеческий сын в нетерпении пошел от них прочь и решил завтра явиться сюда в более подходящее время.

Из-за того что он не оставил в городе никого из слуг, жилище его стояло запертым, и ему пришлось, словно чужестранцу, подумать о прибежище на ночь. С любопытством чужестранца пустился он по знакомым улицам и наконец вышел на берег маленькой речки, почти пересохшей в это время года. Оттуда, занятый своими мыслями, он пошел по невзрачной улице, где жило много гулящих женщин. Потом, не выбирая дороги, он свернул направо и оказался в пустынном тихом тупике, заканчивавшемся высокой крутой лестницей. На лестнице он остановился, чтобы сверху обозреть пройденную дорогу. Оттуда можно было заглянуть во дворы домишек; там и сям на окнах были затянуты красные занавески и стояли уродливые, пропыленные цветы; от широкого, пересохшего русла речки веяло смертным унынием. Поднявшись выше, купеческий сын очутился в квартале, которого, насколько он мог вспомнить, раньше никогда не видел. И всё же низенький перекресток улиц показался ему знакомым, словно виденным во сне. Он пошел дальше и набрел на лавку ювелира. Лавка была невзрачной, под стать этой части города, в витрине полно было дешевых украшений, какие обычно приобретаются оптом у ростовщиков-залогоимцев и у скупщиков краденого. Купеческий сын, знавший толк в самоцветных камнях, не мог найти ни одного мало-мальски красивого.

Вдруг его взгляд упал на старомодное украшение — берилл в тонкой золотой оправе, — которое как-то напомнило ему старую домоправительницу. Быть может, подобную вещицу, времен её молодости, он когда-нибудь видел у неё. К тому же ему почудилось, что бледный, несколько меланхолический камень странным образом гармонирует с её возрастом и наружностью; столь же печальной выглядела и старомодная оправа. И он вошел в низкую лавчонку, чтобы купить украшение. Ювелир был весьма рад приходу хорошо одетого покупателя и захотел показать ему также более ценные камни, которые не выкладывал на витрину. Не желая обижать старого человека, купеческий сын посмотрел множество показанных вещей, но покупать что-нибудь ему не хотелось, к тому же он не знал, куда деть такие подарки при его одинокой жизни.

Наконец он впал в какое-то нетерпеливое смущение, потому что хотел как можно скорее уйти, но при этом не обидеть старика. Решив купить ещё какую-нибудь мелочь и тут же удалиться, он стал смотреть через голову старика и бездумно разглядывать серебряное ручное зеркальце, почти совсем потускневшее. И тут из другого зеркала, в его душе, возник образ девушки с темными головами медных идолов справа и слева; и он словно разглядел мимолетно, что немалая доля её прелести заключалась в той смиренной детской грации, с какой её шея и плечи поддерживали прекрасную голову — голову юной богини. Так же мимолетно решил он, что на этой шее очень приятно выглядела бы тонкая золотая цепочка, обернутая несколько раз, — детская и всё же напоминающая кольчугу. Он попросил показать ему такую цепочку. Старик отворил двери и попросил перейти в другое помещение — низенькую жилую комнату, где было, однако, много стеклянных горок и открытых этажерок с разложенными на них украшениями. Здесь купеческий сын скоро нашел цепочку, которая пришлась ему по вкусу, и попросил ювелира назвать цену обеих вещиц. Старик попросил его осмотреть ещё старинные седла с обивкой, усыпанной полудрагоценными камнями, но он ответил, что, будучи сыном купца, никогда не имел дела с лошадьми, не умеет даже ездить верхом и ни старые, ни новые седла не доставляют ему никакого удовольствия; потом он отдал за покупку золотой и ещё несколько серебряных монет и достаточно ясно показал, что ему не терпится уйти из лавки. Пока старик, не произнося больше ни слова, искал красивую шелковую бумагу, а потом заворачивал в неё по отдельности цепочку и берилл в оправе, купеческий сын случайно подошел к