Но Марцелл, как оказалось, вовсе не собирался полагаться исключительно на дипломатическое решение затянувшегося противостояния. Он искал и находил параллельные варианты. Когда ему стало известно, что Мерик, один из трех командиров, ответственных за Ахрадину, по происхождению ибер, Марцелл решил этим воспользоваться. Для этого в составе свиты сиракузских послов в город проник солдат иберийского вспомогательного отряда Беллиген. Улучив момент, когда Мерик был один, тот завязал с ним разговор и для начала описал, как в этот период обстояли дела в Испании – а она почти целиком находилась под римским контролем, после чего предложил ни много ни мало стать ее правителем или командующим всеми вспомогательными испанскими войсками в римской армии, как сам захочет. Условие было само собой разумеющимся – пустить армию Марцелла в город. Мерик не колебался с выбором и через брата, которого Беллиген доставил в римский лагерь, договорился о дальнейших действиях (Ливий, XXV, 30, 1–4).

После этого Мерик убедил других командиров, что для повышения эффективности несения караулов необходимо разделить между ними участки городских укреплений. С ним согласились, и по распределению Мерику достались стены от источника Аретузы до входа в большую гавань, о чем тот сообщил Марцеллу. Теперь в город оставалось только войти (Ливий, XXV, 30, 5–6).

В условленную ночь римляне подвели баржу к участку Мерика и высадили десант у источника Аретузы. Под утро они, следуя за неким сиракузским медником Сосисом, взявшимся быть проводником, подошли к стенам, и Мерик открыл ближайшие ворота. С рассветом Марцелл бросил свои основные силы на штурм Ахрадины. Это сковало силы защитников, более того, большая часть воинов, оставленных охранять Ортигию, поспешили на помощь своим товарищам. Марцелл предусмотрел это. Второй десант на легких лодках подошел к Ортигии и, без труда одолев оставшиеся караулы, захватил ее. Перебежчики, узнав об этом, окончательно сникли и начали спасаться, кто как может. Теперь Марцелл не сомневался в свершившейся победе и, опасаясь, что солдаты доберутся до сокровищницы Гиерона, дал сигнал к прекращению боя и отходу на прежние позиции (Ливий, XXV, 30, 7–12; XXVI, 21, 9–10).

Наступившее затишье больше всего радости принесло оборонявшим город перебежчикам, вопреки прежним опасениям, римляне их не тронули и дали спокойно уйти. Сиракузяне все еще сохраняли надежду на благополучное завершение своих мытарств и просили Марцелла только о сохранении жизни себе и своим детям. Победитель был умеренно милостив. Снова подтвердив свое изначальное намерение избавить Сиракузы от дурного правления и не порабощать жителей, он распорядился взять под охрану царские сокровища, а сам город отдал на разграбление солдатам. То, что происходило в Сиракузах далее, Тит Ливий описал коротко, но достаточно красноречиво: «Было явлено много примеров отвратительной жадности, гнусного неистовства» (Ливий, XXV, 31, 9). Хотя Марцелл и не давал прямого приказа убивать горожан, жертвы, несомненно, были, самой знаменитой из которых стал Архимед. Его гибель, как, впрочем, и жизнь, рано и прочно обросла легендами, так что выяснить истинную картину его последних мгновений вряд ли возможно. Общим местом в античной традиции явилось то, что непосредственно перед смертью великий ученый продолжал решение математических задач или оказывался еще каким-либо образом связанным со своей научной деятельностью. Ограничимся лишь словами Плутарха, который привел сразу три версии: «В тот час Архимед внимательно разглядывал какой-то чертеж и, душою и взором погруженный в созерцание, не заметил ни вторжения римлян, ни захвата города; когда вдруг перед ним вырос какой-то воин и объявил ему, что его зовет Марцелл, Архимед отказался следовать за ним до тех пор, пока не доведет до конца задачу и не отыщет доказательства. Воин рассердился и, выхватив меч, убил его. Другие рассказывают, что на него сразу бросился римлянин с мечом, Архимед же, видя, что тот хочет лишить его жизни, молил немного подождать, чтобы не пришлось бросить поставленный вопрос неразрешенным и неисследованным; но римлянин убил его, не обратив ни малейшего внимания на эти просьбы. Есть еще третий рассказ о смерти Архимеда: будто он нес к Марцеллу свои математические приборы – солнечные часы, шары, угольники, – с помощью которых измерял величину солнца, а встретившиеся ему солдаты решили, что в ларце у него золото, и умертвили его» (Плутарх, Марцелл, 19).

По словам как Ливия, так и Плутарха, Марцелл не желал смерти Архимеда, был очень огорчен, узнав, что тот погиб, и позаботился об его родственниках (Ливий, XХV, 31, 10; Плутарх, Марцелл, 19). Хотя искренность чувств римского полководца, немало натерпевшегося от изобретений гениального ученого, может вызывать сомнения, нет ничего удивительного в его стремлении показать уважение к своему противнику. Почтительное отношение победителя к сильному врагу, живому или мертвому, было не только своеобразной нормой хорошего тона, воинской солидарности и лишним способом показать важность собственной победы, но в данном случае могло иметь и политический подтекст. Как-никак Архимед был греком, а римляне совершенно не были заинтересованы в ухудшении отношений как с греческими колониями, рассеянными, в частности, по Италии и Сицилии, так и с собственно греческими полисами, которые могли стать союзниками в борьбе против Македонии.

Захват Сиракуз предопределил исход борьбы за Сицилию, но не завершил ее. Марцеллу предстояло еще утвердить римское господство в остальных районах острова, кроме того, ему противостояло базирующееся в Акраганте войско Ганнона и Эпикида, в усиление которым Ганнибал прислал своего полководца Муттина. Работа Марцеллу досталась кропотливая: почти с каждым сицилийским городом или общиной пришлось вырабатывать отдельные условия перехода к Риму, зависящие от их поведения во время боевых действий. При этом репутация жестокого палача, закрепившаяся за Марцеллом после разгрома Сиракуз, лишила его доверия среди сицилийцев, которые теперь требовали скрепленных клятвами гарантий выполнения договоров. Так, известно, что жители Тавромения добились у него запрета на размещение в их городе римского гарнизона и проведения среди них набора в армию (Аппиан, Сицилия, 5).

Ситуация осложнялась и активными действиями карфагено-сицилийских войск. Муттин оказался весьма способным и энергичным командиром и с отрядами вверенной ему нумидийской конницы стал совершать удачные рейды по всему острову. Сторонники карфагенян вновь стали надеяться переломить ход кампании в свою пользу, а Эпикид и Ганнон решились покинуть Акрагант и стали лагерем на реке Гимере. Марцелл без промедления вышел навстречу и остановился неподалеку, выжидая, что предпримет враг. Дождался он того, что, перейдя реку, в атаку устремился Муттин и, опрокинув передовые посты римлян, на следующий день дал, по словам Ливия, «почти правильное» сражение, в результате которого Марцелл был вынужден отступить в лагерь. Но Муттину не пришлось насладиться победой – по необъясненным причинам находящиеся в его лагере нумидийцы восстали, и почти триста воинов ушли в Гераклею Минойскую. Муттину не оставалось ничего другого, как попытаться вернуть их, и он также уехал в Гераклею, настоятельно попросив Ганнона и Эпикида не продолжать сражение до его возвращения (Ливий, XXV, 40, 5–11).

Его не послушали. Мало того, что Муттин, отличившись во многих последних боях, имел все шансы оттеснить на задний план своих коллег, его происхождение (а он был ливо-финикийцем) вызывало особую неприязнь у пунийца Ганнона. Он настоял, чтобы армия вышла на бой немедленно, и Эпикид нехотя последовал за ним. Марцелл не стал уклоняться и выстроил своих солдат. Оказалось, что пуниец и сиракузянин серьезно ошиблись, рассчитывая свои силы. Еще до того, как войска сошлись, к Марцеллу прискакали десять нумидийцев, которые передали, что так как полководцы из зависти услали куда-то их командира (Муттин находился в тот момент в Гераклее), то они участия в сражении принимать не будут. Так в решающий момент Ганнон и Эпикид остались без своей главной ударной силы – нумидийской конницы, которая, как обычно, заняв позиции на флангах, не трогалась с места. Весть о том, что нумидийцы не представляют больше опасности, ободрила римских солдат, и карфагеняне после первого же натиска были обращены в бегство. Марцелл с победой вернулся в Сиракузы (Ливий, XXV, 40, 11–13; 41, 1–7).