на лето, тогда адрес узнаю и вам, Иван Петрович, непременно напишу в Вильну вашу, будь она проклята эта учеба, что молодых людей разбросала врозь по городами и весям.

– Когда уезжать изволите, Иван Петрович, чтобы прийти попрощаться? – спросил староста, вставая и надевая картуз, что означало конец беседе.

– Через недельку, Тимофей Ильич, – отвечал Иван, – отец пришлёт за мною коляску, вещи упакуем и в путь, a всё, что не увезу, пусть Арине достанется или новому учителю, что пришлют вместо меня.

– Уже обещаются прислать, – усмехнулся староста, – только не учителя, а учительницу и тоже молодую и без мужика.

– Что, Арина, будешь прислуживать новой учительнице уже без сожительства? – подколол староста женщину, которая не обращая внимания на мужчин, хлопотала возле печки.

– Нет, Тимофей Ильич, не буду, – ответила служанка. – Иван Петрович, дай бог ему здоровья, незлобивый человек и платил хорошо, вот я немного прикопила деньжат и намерена податься в уезд и там устроится в прислуги или куда в мастерские: мне учитель и рекомендацию для господ уже написал. Буду сына поднимать на ноги, а здесь на селе, коль наше блудодейство с учителем открылось для вас, мне жизни спокойной не будет и свекор заест поедом, что ему не поддалась, а с учителем сожительствовала.

Невдомек старому хрену, что с учителем я от души баловалась, а с ним лучше в петлю, чем в постель. Такие вот мои слова. Только прошу вас, Тимофей Ильич, об этом ни слова на селе, пока не уеду, а там пусть чешут языки, сколь угодно.

– И вам, Иван Петрович, спасибо от вдовы за эти годы спокойной жизни без тяжкого крестьянского труда, что никогда не ругались на меня злыми словами. За то, что поняла я женское удовольствие с мужчиной и знаю теперь, почему Ева согрешила с Адамом в райском саду ибо лучше ничего на свете нету. Вам, Тимофей Ильич, – тоже скажу спасибо, что устроили меня к учителю прислуживать, а в связь с ним я вступила по своему желанию и не жалею ничуть – вдове можно и грехом это не считается. Учитель без грубости владел мною и научил быть женщиной: давать и получать удовольствие в полной мере, до зубовного скрежета и нет моей вины, что не слепилось у Ивана Петровича с вашей дочерью Татьяной: нельзя спать с одной, а думать о другой.

Но разъедемся мы в разные края, глядишь, и наладятся у молодых отношения вновь: девичье сердце отходчиво, а мужская страсть постоянна. Прощайте. Пойду и я вещички по-тихому собирать, чтобы после отъезда Ивана Петровича и самой незаметно исчезнуть из села – будто и не было меня здесь вовсе. Чужая я на селе – так чужою и осталась, потому что без мужа вдова никому не нужна и защиты ей не будет.

Неделя сборов прошла незаметно. В ночь перед отъездом, Арина впервые осталась ночевать у учителя, сославшись дома на необходимость приготовить стряпню в дорогу учителю и возчику, что приедет за ним.

Иван уговорил Арину пойти в постель и там они впервые кувыркались до изнеможения, поочередно возбуждая желания друг в друге. Арина отбросила притворную стыдливость и исполняя все прихоти плотских забав учителя лишь хрипловато посмеивалась: – Думаешь, Иван, насытиться женщиной на долгое время вперед, но ничего не получится – завтра к вечеру опять захочешь, но будет не с кем. Смотри, не изотри своей корешок в труху, чтобы не остался навсегда во мне. Терзай меня, терзай и раскалывай меня вдоль на две части, чтобы я завтра ног поднять не могла после нашей сегодняшней скачки. Дай твой корешок, поцелую на прощание, чтобы навсегда запомнил меня и мое местечко, куда он полюбился нырять до самого донышка, вызывая нестерпимую сладость в женском теле, так что хочется стонать, кричать и биться, открываясь навстречу мужскому желанию и получая взамен полное женское удовлетворение.

Измучившись в плотских утехах, они заснули далеко за полночь и Иван, впервые в жизни, спал всю ночь рядом с женщиной, которой только что владел полностью и теперь спал умиротворенным сном, ощущая рядом теплое упругое тело, пахнувшее, как всегда, запахом лесных трав с острым привкусом женского лона. Арина положила голову учителя себе на грудь и тоже забылась сном сбывшихся желаний, чувствуя, что каждая клеточка её тела наполнилась удовлетворенной страстью женщины к мужчине и все тело её ноет в сладостной истоме плотского удовлетворения.

Ранним утром, когда греховодники еще спали сладостным сном забвения, в дверь постучали и, едва Арина успела вскочить с кровати и накинуть на голое тело сарафан, вошел кучер, что прислал отец Ивана и попросил поторопиться в дорогу: он хотел за один день добраться назад, в родное село Ивана, до которого было более шестидесяти верст.

Иван, обессилевший после ночных забав, нехотя оделся и попил чаю, пока кучер укладывал на повозку вещи учителя, которых набралось на удивление много: за два года жизни на селе учитель обзавелся многими вещами и предметами, которые ему не нужны в дальнейшей учебе, но и оставлять здесь жалко, а потому он решил самое необходимое перевезти к отцу: одежду, обувь, посуду, инструменты и, конечно, книги. Всем остальным должна была распорядиться Арина по своему усмотрению. Собрав всё снаряжение, путники присели, по обычаю, и пошли во двор, где ожидала груженная доверху повозка.

Иван дал Арине десять рублей: – Вот, Арина, что могу, за твою заботу обо мне и дай бог тебе удачи в твоей дальнейшей жизни, а я буду всегда вспоминать твою доброту, спокойствие и женскую страстность, что ты дарила мне в минуты близости. Арина в ответ поцеловала Ивана в губы и, низко поклонившись в присутствии кучера, пожелала успехов учителю в его намерениях.

– Жаль, староста не пришел попрощаться, – вздохнул Иван, видимо, подойдет позднее. Ты, Арина, попроси старосту помочь тебе в устройстве жизни в уезде: он человек незлобивый и знакомства имеет. Может устроить тебя в хороший дом служанкой или куда-то в рукоделие – ты ведь хорошо шьешь платья даже на глаз без примерки. Или зайди с моим письмом к смотрителю училищ: может в школе тебя пристроит, тогда и вовсе хорошо может получиться: и жить при школе, и жалованье там выше, и от хозяев не будешь зависеть. Прощай, Арина, не поминай лихом.

Иван пошел к коляске, помахал рукой Арине, что стояла на крыльце, вытирая подолом сарафана крупные слезы, градом покатившиеся из её глаз, лишь только учитель сел в коляску, увозившую его из села и из её жизни навсегда.

XIII

Поздним вечером того