— А Тонька разве блядь? — невинно поинтересовался Чехлов.

Видимо, он перебрал с юмором — Светка разозлилась. За долгое знакомство она изучила его хорошо и, как достать побольней, конечно, знала. Она сказала сочувственно:

— Знаешь, Чехлов, мне тебя жаль. Даже не тебя, а всех нас. Если талантливого ученого делают половиком для всякого ничтожества или, как однажды выразилась твоя старшая дочь, опускают ниже плинтуса — значит, стране надеяться не на что. Что же, будем доживать, как получится.

Чехлов постарался удержать на лице выражение искреннего любопытства:

— А почему тебе меня жаль?

Светка передернула плечами:

— А что прикажешь, радоваться? Или гордиться? Я всегда считала тебя мужиком, причем не слабым. Да и сейчас считаю. Видимо, у тебя просто выхода не было, если уж тебя поставили в позу…

Это было прямое хамство, и Чехлов тоже разозлился — какого черта он должен выслушивать гадости от бабы, которую когда-то сам не раз ставил в позу? Ответил, однако, максимально спокойно:

— Должен тебя огорчить, но никакого выхода я просто не искал. И искать не собираюсь. Если хочешь знать правду, я живу именно так, как хочу. И прекрасно себя чувствую. И что-либо менять в жизни, по крайней мере в ближайший год, не собираюсь. Мне хорошо, ты можешь это понять? Мне — хорошо.

Светка усмехнулась:

— Тебя выгнали с работы, ты вынужден левачить — и тебе хорошо? А если тебя позовут назад?

— Пошлю их в задницу.

— Это честно?

Теперь она не обличала — она и вправду пыталась понять. Чехлов попробовал объяснить:

— Зачем мне врать? Я свободный человек — понимаешь? Я хозяин своему времени, своим занятиям, своим деньгам. Ни от кого не завишу и ни перед кем не отчитываюсь. Всю жизнь зависел — а сейчас не завишу.

Светка снова помотала головой:

— Теперь я ничего не понимаю. Ты ученый, известный ученый, тебя уважали…

— Да брось ты! — отмахнулся Чехлов.

— Но тебя действительно уважали. Тебя знали в Европе! Сколько у тебя напечатано статей за границей — пять?

— Шесть. Ну и что?

— То есть как — что? Шесть статей в зарубежной печати — это уже известность. Это имя!

Чехлов поморщился:

— Да какое имя? Ты хоть знаешь, откуда все эти публикации взялись? Это же чушь собачья! Помнишь, я как-то рассказывал — к нам испанец приезжал, Рауль? Уж не знаю, как его в нашу убогую контору заслали. Вот меня и отрядили его развлекать. Денег дали, музеи, то-се. Ну и, естественно, ресторан при гостинице. А дальше все по-русски: посидели, выпили, подружились, пару девок, извини меня, трахнули. Он и напечатал мою статью у себя там в ученых трудах. Приглашение мне устроил на конференцию. После конференции опять же сборник по результатам, тираж двести экземпляров: штук десять испанцев, один румын, один поляк и я. А дальше как положено — я опубликовал румына с поляком здесь, они меня у себя. Ну и пошло! Затевают где-нибудь сборник, и начинают пасьянс раскладывать: испанец есть, китаец есть, а русского нет. Кто у нас русский? Чехлов у нас русский! Им же совершенно все равно, Иванов, Петров или Сидоров, им важно дырку заткнуть, чтобы акция получилась международной. Тот случай, когда идет совершенная липа, но всем выгодно делать вид, что это серьезная наука.

— А твоя докторская — не наука?

— Наука. Только кому эта наука нужна? Да, раскопал все, что было в библиотеках, сто штук ссылок. Но повод-то какой? Хреновый поэт, три вшивеньких сборника, главная заслуга перед человечеством, что написал письмо Лорке и получил ответ. В Испании давно забыт, а мы этим гордились — мол, дома не помнят, а у нас изучают. Вот на это тратилась моя единственная жизнь.

Она спросила:

— А на машине халтурить — лучше?

— Уж точно не хуже. Вожу людей, а они мне деньги платят.

— Много платят?

— Раза в три больше, чем в институте. Но главное даже не это — в конторе я халтурил, а здесь, извини, работаю.

Светка задумалась надолго. Потом проговорила со вздохом:

— А тебе не кажется, что ты просто себя успокаиваешь? Ты сдался и успокаиваешь себя.

Теперь, когда Чехлов выговорился, злость пропала, и он искренне огорчился:

— Все же не поняла. К сожалению, ничего не поняла. Ты выйди на улицу и посмотри вокруг: это же другая страна. Мы живем в совершенно другой стране! Можно спорить, лучше она или хуже, но она — другая. Законы в ней другие, люди другие, жизнь другая.

— И тебе эта жизнь нравится?

— Не знаю, пока не решил. Но что точно — она мне интересна. И ее существование — факт, непреложный факт. Кто-то в нее вписался, кто-то пытается по-прежнему жить в совке. Я жить в совке не хочу. Ни при каких условиях.

— Хочешь вписаться? — спросила Светка.

— Да. Хочу вписаться.

Помолчали.

— Ну что ж, — сказала она, — каждый делает свой выбор. Я свой сделала. Опустить себя я не позволю.

Лицо у нее было постное, и Чехлов опять почувствовал раздражение. Он помахал заглавной страничкой ксерокопии:

— Твой выбор — экстремальный секс?

Тут она все же сорвалась:

— Да — для денег. Только для денег! Это не моя вина: я вынуждена выживать. Но я не сдалась. И вписываться в этот бардак не собираюсь. Ты говоришь, теперь жизнь такая? Пусть — но это не моя жизнь! И я все-таки перевожу настоящую литературу. Перевожу для себя — но когда-нибудь она выйдет именно в моем переводе.

— Дай тебе бог, — пожелал Чехлов.

На том дискуссия и кончилась. Они даже чаю попили с тортом, правда, от вина оба отказались: Светка сказала, что не хочется, Чехлов — что за рулем.

Она спросила:

— Анька знает?

Чехлов пожал плечами.

— На всякий случай имей в виду: если и узнает, то не от меня.

На прощанье в знак согласия и примирения он даже поцеловал ее в щеку. Но уже в дверях она вдруг сказала:

— А знаешь, Чехлов, в чем разница между нами?

Он вопросительно посмотрел на нее.

— Разница в том, что я выживаю, чтобы жить. А ты живешь, чтобы выжить.

В принципе Чехлову было все равно, за кем останется последнее слово, пусть бы и за Светкой. Но он все же попытался напоследок объяснить ей нечто, для себя очень важное. Он сказал:

— Ты даже не представляешь, какое это увлекательное занятие: выживать.

Светка пожала плечами.

Не поняла. Жалко — хорошая баба…

В положенный день он подъехал к толстячку. Тот встретил еще приветливей, подбежал к дверям, протянул обе руки — честь-то какая! Задал все дежурные вопросы (дела, здоровье), получил все дежурные ответы и передал из рук в руки два аккуратненьких конвертика.