На сей раз вместе со мной ехал и тот самый подьячий Короб, которого я выдернул из Буй-городка. Поначалу я усомнился в его честности и попробовал сам вникнуть в записи, но спустя час пришел к выводу, что и впрямь мужик Алехе попался на удивление честный, а если он все-таки жулик, то весьма ловкий – уличить хоть в одном исчезнувшем в безвестном направлении рубле мне его так и не удалось.

Отчаявшись, я небрежным тоном поинтересовался, где там у него хранится казна, после чего извлек из распахнутого сундука жменю серебра, пояснив растерянному Коробу, что хочу одарить наиболее отличившихся рабочих, а завтра мне подвезут, и я тогда с ним рассчитаюсь сполна.

– Пересчитать бы для отчету, – робко заикнулся он.

– А кто тебе не дает? – удивился я и кивнул на сундук. – Мне-то некогда, а ты садись да считай. Сколько выйдет, столько мне завтра и назовешь.

Едва я на следующий день заглянул в его маленькую конторку, как он в ответ на мой вопрос «Сколько?» бойко выпалил:

– Пятьдесят пять рублев, семь алтын и три деньги.

Вот тебе и раз! Однако силен мужик. Правда, с моим подсчетом на одну деньгу все-таки не сходилось, но такая ничтожная разница всего в маленькую серебряную чешуйку это все равно что ничего. Стоп! И мне припомнилось, что это мой подсчет неправильный. Ну точно! Когда я вчера вывалил на стол взятое из его сундука серебро, одна монетка упала и угодила в щель между досками, откуда мне так и не удалось ее выковырять. Получалось, что…

Я бросил ему кошель, в котором лежали деньги, взятые вчера у него из сундука.

– Это долг. Но там одной московки не хватает, так что вот тебе вместо нее. – И я снял с пальца золотой перстень.

– Енто заместо сабляницы? – недоуменно переспросил он.

Так, понятно. С юмором у парня проблемы. Ладно, повторим напрямую, чтоб все было предельно ясно:

– Это не заместо – это твой, за добросовестную службу.

Пока он, обалдев от моего аттракциона неслыханной щедрости, разглядывал лежащий возле кошеля перстень, я поинтересовался:

– И какой срок тебе намерили?

Он как-то жалко улыбнулся и прошептал, по-прежнему не сводя глаз с перстня, но так и не коснувшись его:

– Не ведаю, княже. На все воля царевича.

– Значит, пересмотра еще не было? – уточнил я. – А за что ты вообще в острог угодил?

– Сказывали, будто я за деньгой худо следил, – тихо пояснил он.

Я, не выдержав, улыбнулся, поинтересовавшись:

– Так ты что же, ныне встал на путь исправления? Эвон как у тебя все тютелька в тютельку сходится.

– У меня и ранее завсегда все сходилося, – несколько обиженно возразил Короб. – А вот у казначея нашего никогда, потому он меня и повинил в том, что я худо счет веду. Дескать, куда двести двадцать рублев сунул, кои от воеводы получены? А я про них ни сном ни духом. А он тут же воеводе челом на меня ударил. Он и ранее на меня косился, а уж год назад вовсе со свету решил сжить. Хотел я было растолковать, что да как, да куда там. Меня…

Дальше я слушать не стал. Мое пусть и шапочное знакомство с бывшим казначеем и воеводой подсказывало, что они вполне способны на еще и не такие трюки, а учитывая полную безнаказанность, проделывали их грубо, бездарно и совершенно не утруждая себя доказательствами, пускай даже и липовыми.

К тому же припомнились слова Голована, сказанные во время приема воеводской должности: «А кто из подьячих казначейских бога в душе имел – тех в острог, чтоб под ногами не путались. Да их, как я слыхивал, не больно-то много сыскалось. Сказывают, всего-то один и нашелся».

Вообще-то надо было еще тогда затребовать дело этого единственного, но уж слишком много хлопот свалилось на меня, а я тоже не резиновый, и как ни тянись, всего не успеть.

– Да я-то ныне слава богу живу, – заторопился он с пояснениями. – Поначалу и впрямь потомиться довелось, и в голоде, и холоде – все бывало, а таперича по милости царевича да боярина Алексея кажный день и досыта, и в тепле. Вот женку жаль – ей без кормильца да с двумя дитями хошь волком вой. Хорошо матушка подсобляет – то мучицы из селища привезет, то холста с оказией передаст. Ну и соседи тож, бывает, одолжат чуток. Токмо отдавать не с чего, да ништо: выйду – отработаю, а до того авось обождут, они у нас добрые…

Простой, бесхитростный рассказ бывшего подьячего отчего-то взволновал. Наверное, потому что он не ставил целью меня разжалобить, вот только получилось наоборот. Да вид его тоже вызывал невольное желание погладить по головке и сунуть сладенькую конфетку. Узкоплечий, с оттопыренными ушами и с затравленным взглядом, словно ожидающий пинка – эдакая беспризорная дворняжка, которая уже повидала от жизни всякого худа и теперь ничего хорошего для себя не ждущая. Лет ему было уже двадцать пять, но выглядел он из-за своего небольшого росточка и худобы не больше чем на двадцать.

– Ты вот что, – оборвал я его на полуслове. – Когда и кому тебе предстоит что-либо выплачивать в ближайшие дни?

– Чрез седмицу артель мужиков заявится с бревнами, не ранее, а до того вроде бы никому, – пожал плечами он.

– Понятно. Значит, так. Для начала запиши в расходную книгу, что ты выдал князю Мак-Альпину пятнадцать рублей.

Он послушно кивнул и взялся за перо.

– Теперь слушай дальше. Завтра мне уезжать, поэтому сундук опечатаешь и сдашь под охрану, – распорядился я. – Есть у тебя на примете надежный человек, чтоб счет знал?

Короб ненадолго задумался, после чего согласно кивнул, но тут же взмолился:

– А можа, я тут останусь?

– Ты что, не хочешь обратно в Кострому? – удивился я.

– Дак ведь ежели бы домой, а то сызнова в острог, – жалко улыбнулся он. – Ныне там, конечно, иные порядки, токмо…

– Кто тебе сказал про острог? – хмыкнул я. – Чай, я не зверь, так что по прибытии отпущу тебя домой… на два дня. А на третий день явишься ко мне в терем. Все понял?

– В терем-то на кой? – не понял он. – Али… дозволишь… сызнова сюда.

– Не дозволю, – отрезал я. – Поедешь служить в Москву казначеем при Освященном Земском соборе всея Руси. Жалованье тебе пока буду платить рубль… в месяц.

– Скока?! – уставился он на меня своими телячьими глазами.

– Мало? – поинтересовался я.

Словесного ответа не последовало. Он молча замахал на меня руками, но спустя секунд десять Короба все-таки прорвало и он радостно завопил:

– Что ты, княже! Да я на енти деньжищи… Да я тебе верой-правдой! – И вдруг осекся на полуслове, умолк, лицо его сразу как-то поскучнело, и он медленно произнес: – А ты не запамятовал, княже? Я ить острожник.

– Острожникам в столице действительно делать нечего, – согласился я. – Там своих хоть отбавляй. Посему я по приезде в Кострому, пока ты будешь отдыхать дома, займусь пересмотром твоего дела. И поедешь ты в Москву только после того, как подтвердится твоя невиновность. Вот потому-то пока на первый год жалованье лишь двенадцать рублей. А на второй, коли будешь трудиться так же хорошо, увеличу. Все понял?