Выстрел Бойда был точным. Над левым виском Этторе темнеет аккуратное отверстие, повторяющее форму дула, в которое только что смотрела Клэр, его глаза полузакрыты, и он лежит слишком тихо. Она знает, что он мертв, но не может заставить себя в это поверить. Она берет его правую руку и прикладывает к своей шее под волосами так, как он любил делать. Его рука еще теплая; она представляет, как сгибаются его пальцы, представляет, как он притягивает ее к себе, представляет, как он переводит дыхание, еще находясь с ней.

Но все это лишь игра воображения, ничего больше. Она молча встает на колени, берет его безвольную руку, прижимая ее к лицу, к губам и снова к шее. Тяжесть его руки поражает ее; кожа на его ладони жесткая и мозолистая; от него пахнет землей и кровью. Она не знает и не хочет знать, чем заняты остальные, – почему в руках Пипа оказался револьвер, почему Марчи стоит рядом с ней, горестно рыдая над телом Этторе; куда делись Леандро с ее мужем. Ей все равно. Она не замечает, как бдительный стражник вводит Паолу, безоружную, но преисполненную ярости, как при виде лежащего на полу брата у нее открывается рот и оттуда вырывается дикий, душераздирающий стон, вонзающийся в голову Клэр, словно нож. Паола бросается к ним, хватает за плечи Марчи и пытается оттащить в сторону. Марчи сопротивляется, огрызаясь сквозь слезы, они толкают Клэр, но она не двигается с места. Она держит его руку, и ничего вокруг для нее не существует.

Через некоторое время Клэр поднимают и усаживают на диван; к ее губам подносят стакан бренди и, поскольку она не в состоянии сделать ни единого глотка, по капле вливают в рот.

– Давай же. До дна, – командует Леандро. Клэр глотает и тут же заходится кашлем. – О Этторе! Мой бедный мальчик. Пережить Великую войну, всю эту заваруху с фашистами, чтобы погибнуть от руки труса. – Он качает головой, сраженный горем. – Я слишком стар, чтобы надеяться на справедливость в этом мире. И все же с некоторыми вещами трудно смириться. Пейте. Нам всем это сейчас необходимо.

Револьвер заткнут у него за пояс, он двигается словно старик, костяшки пальцев в крови, на подбородке синяк. Клэр смотрит туда, где лежал Этторе, но его уже нет там, осталось лишь темное пятно крови. Она не помнит, как его унесли, после пережитого потрясения где-то в глубине ее существа начинают скрестись горе и ужас, словно пойманные в ловушку звери.

– Почему ты так плачешь? Из-за него? – спрашивает Пип.

Клэр поднимает на Пипа глаза, но он сидит рядом с Марчи и обращается к ней. Краска размазалась по ее лицу, сделав ее похожей на плачущего Пьеро.

– Ты не должен был стрелять в него. Никто не должен был стрелять в него! – говорит Марчи, захлебываясь от рыданий.

– Я защищал тебя! Как и обещал! Как ты просила меня! Но почему ты так плачешь? Ведь… это меня ты любишь! Ты же сама говорила! – выкрикивает он.

Клэр испуганно смотрит на него, Леандро со вздохом садится.

– Ты скоро поймешь, мой мальчик, что далеко не все, что исходит из уст моей жены, стоит принимать близко к сердцу, – говорит он.

– Мы любим друг друга, – дерзко заявляет Пип. Он берет Марчи за руку. – Она собирается уйти от вас! Она больше вас не любит, она любит меня. Мы вместе уже несколько недель.

Но Марчи вырывает у него руку.

– Заткнись ты, молокосос! – рявкает она.

Пип не оставляет попыток взять ее за руку. Смесь боли и смущения на лице делает его похожим на персонаж какого-то фарса.

– Что? – удается вымолвить Клэр, но так тихо, что ее никто не слышит. Бренди ударяет ей в голову, она делает еще глоток и оглядывает комнату. Нигде нет ни Паолы, ни охранника, Бойд сидит в углу, подтянув колени к подбородку, обхватив их руками и спрятав лицо, словно ребенок. Все это так абсурдно, что Клэр хочется расхохотаться.

Некоторое время тишину нарушают только рыдания Марчи. Пип не сводит с нее глаз, жалкий, сбитый с толку; он все хочет пожать ей руку. Голова у Клэр гудит.

– Знаешь, как я обо всем узнал, Клэр? – говорит Леандро. – Клэр, ты меня слушаешь? Знаешь, как я узнал, что тебе грозит опасность, и для чего вызвал тебя сюда? Чтобы защитить. Забавно, правда? – Он залпом выпивает бренди, кивая на Бойда. – Я хотел защитить тебя от него. Я боялся, что он тебя убьет. Он сказал мне – как только приехал сюда и я спросил его о тебе, – он сказал мне: «Она ангел. Совершеннейший ангел», и с этого момента я стал бояться за твою жизнь, потому что именно так он говорил об Эмме, своей первой жене. Он описывал ее точно в тех же выражениях, с той же фанатичной уверенностью, с той же страстью, когда заплатил мне за то, чтобы я ее убил. Я должен был предостеречь тебя раньше, Клэр, полагаю, твой муж болен на голову.

– Что? – спрашивает Клэр. Она не способна уследить за нитью его рассуждений, разобраться в смысле этих странных слов.

Пип сидит молча, словно застыв, он оставил в покое руки Марчи. Клэр не нравится его румянец и лихорадочный блеск в глазах.

– Как еще это можно назвать? Абсурдность этого… я испытывал лишь презрение к людям, нанимавшим меня для подобных дел: кто они все, если не трусы? Лицемеры, не желающие марать рук. Бойд был самым дрянным из всех, слабаком. Когда он разыскал меня, то дрожал как лист и за все время разговора не мог посмотреть мне в глаза, пока я не спросил его почему. Я спросил его, что она сделала? И тут он вдруг делается совершенно спокойным и со всей убежденностью говорит, что его жена совершеннейший ангел. – Леандро качает головой. – Говорит это так, словно мой вопрос прозвучал для него оскорбительно. Поэтому первый раз я дал ему отворот, не думал, что он говорит серьезно; не думал, что он знает, чего хочет. Но он предлагал мне все больше и больше денег, и в конце концов я согласился. И раскаиваюсь, Бог видит, что я раскаиваюсь. Но тогда я согласился, а сделанного не воротишь.

Постепенно рассказ Леандро начинает просачиваться в сознание Клэр. Она хмурится, не веря своим ушам, глядя на скрючившегося Бойда, ожидая его реакции, словно тот может встать и опровергнуть все обвинения. Но он остается недвижимым. Она вспоминает черное дуло, звук осечки после того, как он нажал на курок.

– Нет. Нет… Эмма заболела и умерла. Она умерла от лихорадки. Это всем известно, все так говорили. Да и как может быть, чтобы об убийстве никто не узнал? Это абсурд.

– Нью-йоркские газеты об этом писали, – пожимает плечами Леандро. – Но конечно, не на первых полосах. Бойд никогда не был в числе подозреваемых: полагаю, полицейским не было известно об изменах Эммы, а Бойд прекрасно разыграл убитого горем супруга. Они решили, что это уличное ограбление. Затем Бойд уехал в Англию, обзавелся новыми друзьями и сочинил более благовидную историю – чтобы не травмировать ребенка, как мог он ответить тому, кто о чем-то слышал. К тому же вы, британцы, слишком вежливы, чтобы задавать лишние вопросы. Но поверь мне, она была убита. Кому, как не мне, это знать.

– Вы говорите… вы говорите, что вы наемный убийца, мистер Кардетта? – спрашивает Клэр.

– Да, был. С этого я начинал. Убивал людей за деньги. Все благополучие – он разводит руками, показывая на прекрасную обстановку комнаты, на массерию, на земли вокруг, – построено на этом. Так ты по-прежнему считаешь меня хорошим человеком, Кьярина? – Клэр нечего ему ответить. – Но Эмма Кингсли была одной из моих последних жертв. Видишь ли, в тот момент я понял, что потерял душу, – продолжает он, и слова эти звучат горестно и смущенно. – Помнишь, я тебе говорил? Так вот, я потерял душу, убив ту миловидную женщину. Убив ее за деньги, а вся ее вина заключалась в том, что она влюбилась. Я знал, что это неправильно, но сказал себе, что бизнес есть бизнес и это не имеет значения. Да, это был бизнес, но значение это все же имело. Эта несправедливость засела во мне, засела… как болезнь. Она не давала мне покоя. И еще мне не давало покоя то, что он, казалось, ничего подобного не чувствовал. – Леандро указывает пальцем на Бойда. – Может, я решил, что мы оба должны быть наказаны. Не знаю. Но он не шел у меня из головы в течение всех этих лет. Это как-то связало нас. Мы были соучастниками, он и я.