– Сейчас это место такое… странное. Не думаю, что ты даже понимаешь, насколько оно странное и жутковатое.

Энджи задела рукой ветвь летней сирени, растущей за скамьей. Две или три капустницы взлетели с лиловых цветов и принялись по спирали набирать высоту.

– Чертов рай. Помнишь, как я когда-то назвала это место в момент, когда мы ссорились? Я хорошо это запомнила. Я сказала, что не собираюсь оставлять Люсьена в этом чертовом раю.

Услышав слова дочери, я зажмурилась. Я слышала, как голос Энджи вновь дрогнул, но она тотчас вернула себе самообладание.

– Я со всем разберусь, мама, и вернусь. Обещаю.

Объятия. Поцелуй. Сдавленные слова о том, что я ее люблю и о неизбежности расставания. По тому, как поднимаются и опускаются ее плечи, я поняла, что дочь переводит дыхание, пытаясь успокоиться. У прогалины в живой изгороди она остановилась и вернулась. Оказалось, Энджи забыла о бабочке.

– Лучше я понесу ее к нему в Веллспринг, – предложила я, – сегодня понесу.

Дочь кивнула.

– Спасибо. Сегодня я все равно не смогла бы, – едва слышно произнесла она. – Извини, мама, я очень виновата в том, что когда-то тебя подозревала.

Конечно, она должна была подозревать меня. Если бы не я, то ничего этого не случилось бы. И в то же самое время убийца не я. Она ушла, но этот подарок, оставленный дочерью на прощание, был бесценным. Я верила, что Энджи вернется, поэтому легко ее отпустила. Я осознала, как люблю дочь. Чарли тоже ее любит. Я радовалась, что у нее есть он. Эти отношения надо беречь и лелеять. Я поняла это по тому, как Энджи стояла под сиренью, как она положила руку себе на живот, как напряглась ткань ее юбки. Она что, беременна? Дочь взяла конверт и отправилась в полицию. Теперь она сильна и решительна в своем гневе. Я попыталась представить себе эту картину. Сестра Амалия, высокая и далекая от раскаяния, стоит в дверях своего автофургона. Внизу полицейские задают ей вопросы. Смогу ли я когда-либо встретиться с ней, чтобы спросить, зачем она это сделала? А надо ли? Она целовала меня несколько раз. Она говорила, что боготворит меня как избранную. Вот только Амалия всегда поступала так, как ей заблагорассудится.

Мои мысли прервал крик Анонима из дома: сержант возвращается, надо отправляться ремонтировать пролом в ограде периметра. Мальчишка крикнул ему что-то в ответ. Хлопнула дверь. Видно, что-то забыл. Тишина. Они ушли, а я осталась наедине с разоблачениями. Они составляли мне необычную компанию.

Это была сестра Амалия, не я. Странно. Я так долго жила с этой мыслью, что теперь даже не знаю, как буду жить дальше, узнав, что невиновна. И не Марк. Однако существовало наследие прошлых мыслей. То, что я допускала, будто бы убийцей может быть Марк, уже уронило свою каплю яда в колодец.

Велл. У Люсьена есть две могилы. Энджи пойдет на кладбище со свистулькой, а я позже, когда охранники закончат ремонт, должна найти в себе силы отправиться к озеру с бабочкой в руках и осознанием того, что же я знаю.

Кажется, на этот раз они задерживались. Не знаю почему. Возможно потому, что, когда ждешь, время течет медленнее. Когда Мальчишка вернулся, отремонтировав наконец электроограду, он застал меня за подготовкой Анны-Лизы к вечерней дойке. Доить корову было непросто, но теперь я находила определенное душевное успокоение, прихлопывая жужжащих трипсов и раскидывая сено. Я спросила, как там сейчас Веллвуд.

– А что такое? – удивился он.

– Сама не знаю. Глупости. Я подумала, что, возможно, теперь там все по-другому, особенно сейчас, когда мы все знаем.

– А я могу узнать? – мягко поинтересовался Мальчишка.

Да, ему можно. Я сообщила парню содержание письма Джеки. Это избавило меня от последних сомнений. Вопросы и замечания Мальчишки помогли мне прояснить кое-какие не до конца понятые места.

– Я и раньше был уверен, что это не ты, – сказал он, когда я закончила изобличать чужую ложь.

– Как бы там ни было, но именно это я имела в виду, когда спросила тебя о том, что чувствуешь, когда ходишь по Веллвуду, – сказала я.

Мальчишка наполнил ведро водой и закрыл кран, но тонкая струйка, капающая в ведро, нарушала тишину, читая свою мантру раннему вечеру, преисполненному беспокойных мыслей.

Спустя несколько минут Мальчишка перенес ведро над оградой стойла и поставил возле коровы.

– Если хочешь знать, там немного жутковато, – сказал он.

– Жутковато?

– Я прежде нормально себя чувствовал там, внизу, хотя и знал, что тело Люсьена обнаружили в озере, но сегодня вечером, – произнес он, тщательно подбирая слова, – мне почудилось, что за мной кто-то наблюдает.

Я подумала о том, что сегодня ночью опять не удастся заснуть. За стенами хлева стремительно сгущались сумерки. Грачи что-то чертили на серебристом небе своими крыльями. Я не могла понять их беглого почерка с завитушками, закорючками и странными символами иностранного алфавита. Я отправлюсь в Велл и сделаю все так, как надо.

Перемены и впрямь чувствовались. Августовский вечер казался мне удушающе тяжелым от жары. Даже роса была теплой. А вот Люсьену она должна была бы показаться ледяной. Над головой раскинулось летнее небо. Лишь слабый намек на звезды, не более того. На северо-западе виднелся едва различимый ковш Большой Медведицы. Но он-то должен видеть Пояс Ориона яснее ясного. Звезды сейчас должны быть низко, почти на горизонте. Каждый шаг по знакомой тропинке к Веллвуду казался теперь чужим, незнакомым. Что он должен был чувствовать, когда сжимал большие ладони женщин, идя между ними посреди ночи? Запах их тел… Тихий шелест его ног по дорожке. И здесь, у перелаза… Люсьен, должно быть, очень боялся. В противном случае он не стал бы дважды махать Джеки на прощание. Я остановилась у изгороди так, словно отсюда могла в последний раз его увидеть. Все, что произошло дальше, там, за изгородью, относилось к области догадок, за исключением того, чем все это закончилось. Я не была уверена, что должна идти дальше, но я и не могла вернуться после того, как дала обещание Энджи. У Люсьена тоже не было выбора. Ему пришлось идти дальше. Позади меня над полем небо было еще довольно светлым, а вот свечение медленно угасало на перистых облаках, нависших над Монтфордским лесом. Большой серпик луны возник над горизонтом. Передо мной ночь задернула свои шторы, и лес погрузился во тьму. Я очутилась между двумя временами. Я с трудом перебралась через перелаз и побрела между деревьями к озеру. Мои глаза привыкли к силуэтам и теням. Когда я добралась до озера, свет отражался от серебристой поверхности воды. Последние лучи заката или лунный свет? Я так и не узнала, но у меня создалось впечатление, что этот свет вечен.

А я-то думала, что история окончена. Сама вода должна была скорбеть и оплакивать, но нет же… Здесь по-прежнему было красиво и тихо. Дикие утки, засунув головы себе под крылья, спали на берегу. Где-то среди листвы и веток вокруг меня стрекозы и гребляки крепко держались за свое никчемное существование. Даже деревья, кажется, дышали медленнее. Я тихо шла к бревну, на котором прежде часто отдыхала. Мне не хотелось тревожить спящий лес. Начнем с малого. Я решила припомнить иные времена. Люсьен лежит на животе с банкой из-под варенья, полной головастиков… Люсьен пытается поймать голыми руками стрекозу-красотку… Люсьен на корточках сидит под мощным дубом с книгой о ядовитых растениях и как раз разглядывает одно из них… Бабушка Р! Это очень ядовитое! Я вынула шелковую бабочку из своего кармана. Что бы я только ни отдала, чтобы внук сейчас был со мной, но этому не бывать, никогда не бывать. Жгучее горе сдавливало мне голову. Слезы вновь навернулись на глаза. Я хотела позволить бабочке отправиться в плавание по поверхности Веллспринга, но в то же время я не могла позволить этому случиться. Я сидела в темноте. Руки с бабочкой были сложены почти в молитвенном жесте.