– Я поговорю с ней, – пообещал Скрябин.

А про себя подумал: «Да, поговорю – если решу, что и вправду имею право вовлекать её во всё это».

– Но не тяните с этим, – посоветовал Смышляев. – Сейчас в «Ярополке» как раз открылись вакансии, и Лариса Владимировна могла бы приступить к новым обязанностям хоть завтра. Перевод из Библиотеки Ленина мы бы ей оформили тотчас. И присвоили бы ей специальное звание – для начала, к примеру, младшего лейтенанта госбезопасности.

Вакансии – это были места погибшего Федора Великанова и переходящего на новую работу Отара Абашидзе, которому дальше предстояло трудиться в «шарашке» вместе со своим несостоявшимся убийцей. Хотя и еще одна вакансия могла бы открыться: Андрей Назарьев, насколько знал Николай, планировал по выходе с больничного написать рапорт с просьбой уволить его из «органов». Но Скрябин знал: Смышляев этот рапорт не подпишет. Да, руководитель «Ярополка» был человек совсем не злой, однако в концепцию воздаяния он свято верил. И считал, что сын должен будет своей службой компенсировать тот вред, который нанес его отец – возместить убытки.

К тому же, никакой особой вины за Андреем Валерьяновичем не было, и основания для его увольнения отсутствовали. Его отец отослал ему на домашний адрес письмо – перед тем, как идти к черной вдове. И в нем подробно поведал, как работает технология уловления призраков и где нужно искать инструменты Данилова. И письмо это доказывало: Андрей Назарьев ничего не знал о планах своего отца. А его отец, как ни странно, ничего не знал о такой вещи, как перлюстрация почтовой корреспонденции.

Что же касается Святослава Данилова, то его даже не отправили в шарашку «Ярополка» – просто выпустили из-под стражи, сняв с него все обвинения. Данилов должен был немедленно приступить к восстановлению своего изобретения. И, чтобы стимулировать его к наилучшей работе, Валентин Сергеевич организовал даже освобождение Веры Абашидзе. Это оказалось нетрудно – с учетом того, что Андрей Назарьев не пожелал давать показания против неё. Только вот Святослав Сергеевич не знал, что это было нетрудно. И наверняка готов был теперь носом землю рыть – чтобы оправдать доверие. Смышляев – бывший актер и режиссер, автор книг по театральному искусству, – этот спектакль поставил и разыграл безупречно. Скрябин не удивился бы даже, если бы выяснилось, что Валентин Сергеевич в качестве дополнительного бонуса пообещал Данилову оказать содействие Вере Абашидзе в получении развода от её забытого мужа.

И чуть ли не единственным, кто мог считать себя пострадавшим из-за своей причастности к делу ледяного призрака, оказался Иван Кузьмич Киселев. Управдому устроили служебный перевод: отправили работать завхозом в один из заводских домов культуры на окраине Москвы. И свою квартиру в Доме Жолтовского он со дня на день должен был покинуть – переехать в коммуналку.

2

На улице Вахтангова, возле Дома-музея композитора Скрябина, толпился и гомонил народ, когда к зданию подошли четверо: Николай, Лара, Миша Кедров и Самсон Давыденко. Мужчины, несмотря на жару, облачились в пиджачные пары; на Ларе было декольтированное вечернее платье голубого цвета. Они заранее приобрели билеты на вечерний фортепьянный концерт, но всё равно пробились к входу не без труда – Самсону пришлось поработать для этого своими широченными плечищами.

Все обвинения с Давыденко, конечно же, сняли. И даже повысили. Валентин Сергеевич назначил его руководить оперативной подготовкой сотрудников «Ярополка» и принимать у них нормативы по стрельбе, рукопашному бою и правилам задержания подозреваемых. Весьма своевременная мера – в свете событий последних недель.

Но сам Давыденко всё никак не мог простить себе, что, общаясь с Валерьяном Ильичом, не разгадал его замысла. И винил себя в том, что будто бы подвел Николая Скрябина. Собственно, Николай для того и пригласил Самсона пойти с ними сегодня, чтобы дать тому понять: никакой вины он за ним не видит.

В окне дома, возле парадных дверей, никакая репродукция не висела – одна только афиша сегодняшнего концерта. Миша проследил направление взгляда своего друга, и, зная о его диковинных знакомствах в сведенборгийской Москве, спросил шепотом:

– Как думаешь, композитор Скрябин найдет способ выйти с тобой на связь – хотя бы сообщить, считают ли те твое обещание исполненным?

– Не уверен, что Александр Николаевич сам это знает – считают или нет, – пробормотал Николай.

Абашидзе уже шел на поправку, и Скрябин успел навестить его в больнице. Но потомок имеретинских князей ничего не мог сказать относительно времени, когда он привел в негодность оборудование Данилова. Тогда, в машине, часы у него на руке были, однако на них он ни разу не поглядел.

Скрябин и его спутники заняли места в зрительном зале, который поклонники фортепьянной музыки заполнили до отказа. И многие даже стояли возле стен.

– Вот что, Лара, – на ухо девушке произнес Николай, – я хочу сделать тебе предложение.

Его спутница вскинула на него взгляд – и радостный, и удивленный, и одновременно слегка иронический.

– Предложение – руки и сердца? – изогнув бровь, спросила она.

– И не только. Но поговорим позже, после концерта.

Пианист уже вышел на сцену и уселся за рояль. Программу объявили заранее, и Скрябин знал, что прозвучит сейчас: этюд ре-диез минор «Героический». Или, согласно другому варианту названия – «Революционный». Николай и прежде слышал его много раз – и в не менее виртуозном исполнении, чем теперь. Но ни разу еще эта музыка не казалась ему такой тревожащей, предгрозовой. Она словно бы прорицала скорое сближение, а затем столкновение сил, которые не примирятся между собой никогда. И в сравнении с этим столкновением почти ерундой казались и деяния ледяного призрака, и злодейства Федора Великанова, и даже преступления шаболовского душегуба.

У Николая болезненно дрогнуло сердце, и он взял в ладонь и крепко сжал руку Лары. Он и сам не понимал до конца, чего именно он хочет: показать девушке, что он рядом и готов её защитить, или удостовериться, что она не отвергнет его защиту. Лара сжала его руку в ответ, а потом они одновременно, как по команде, посмотрели на сцену.

И они увидели – Николай знал, что увидели это только они двое, – кратчайшее, но совершенно явственное преображение: лицо пианиста, молодое, сосредоточенное, вдруг изменило свои черты. Светловолосый, гладко выбритый молодой человек вдруг предстал перед Николаем и Ларой в образе мужчины годами за сорок, с зачесанными назад густыми черными волосами и пышными, лихо подкрученными усами.

Этот мужчина секунду или две словно бы играл