— Думали? — Ей захотелось закатить глаза. Такое случалось уже не впервые. И видимо, по ее вине.

— Ну да, — сказал Квайк, чуть не смеясь, и показал рукой на внутреннюю дверь. — Моя спальня куда как приличнее этой тесной комнатушки.

Он улыбнулся своей мальчишеской улыбкой.

— Не сомневаюсь, — сказала Джан.

Меж тем свет в комнате потускнел. Поздновато уже, подумала она.

Еще один разворот? Оценив собственные чувства, она обнаружила, что усталость не заглушила в ней интереса. Квайк подошел к ней и взял ее руку в свои.

— Джан Серий, — тихо сказал он, — кем бы мы ни пытались казаться другим и даже самим себе, мы все же остаемся людьми. Разве нет?

Она нахмурилась.

— Остаемся? — переспросила она.

— Конечно. А быть человеком, хоть в малой мере, — это знать, чего не хватает ближнему, знать, что ему нужно, знать, чего он, наверное, ищет, блуждая в темноте, желая найти подобие совершенства среди чужих людей.

Она заглянула в его томные, прекрасные глаза и увидела в них (если смотреть трезво, то, конечно, в выражении лица, состоянии лицевых мышц) намек на действительное желание, даже на подлинную страсть.

Насколько близким к человеку, с его нелогичностью и несовершенством, должен быть аватоид, чтобы пройти доскональное высокотехнологичное обследование мортанвельдов! Достаточно близким, чтобы обладать обычными недостатками представителя метачеловечества — и всеми его потребностями и желаниями. Кем бы он ни был — искусной аватарой, воссозданной на клеточном уровне, или чуть измененным клоном реального человека, или чем-то еще, — Квайк, казалось, не был лишен и мужских качеств. Заглядывая в его глаза и видя там бесконечное отчаяние, ненасытное желание (за которым угадывалась неизменная готовность к мучительному томлению, неизбежной боли в момент отказа), Анаплиан чувствовала то же, что и бесчисленные поколения женщин на протяжении тысячелетий. Эта его улыбка, эти глаза, эта кожа; и теплый, ласкающий голос...

Пожалуй, истинная культурианка непременно сказала бы «да».

Джан Серий с сожалением вздохнула. Но ведь я все еще (в глубине души, со всеми моими грехами) дочь своего отца. И сарлка.

— Как-нибудь в другой раз.

* * *

Она села на всевидовое кокон-такси: влажный воздух, странный запах. Закрыв глаза, она сканировала общественную информационную систему большого корабля в поисках последних событий. Никаких изменений в расписании: они по-прежнему держали курс на мортанвельдский петлемир Сьаунг-ун, прибытие ожидалось через два с половиной дня.

Она хотела было заглянуть на гуманоидные сайты свиданий/быстрых контактов (на борту было более трехсот тысяч гуманоидов, и наверняка кто-нибудь...), но помешали усталость и какое-то беспокойство.

Она вернулась в собственную каюту, где дважды замаскированный автономник шепотом пожелал ей спокойной ночи.

Она тоже мысленно пожелала ему спокойной ночи, потом легла и закрыла глаза, но заснуть не могла, продолжая с помощью неврального кружева исследовать корабельную базу данных. Она проверила (дистанционно, преодолевая расстояние и систему перевода, порождавшую пяти-шестисекундные задержки) агентов, которых оставила на базе данных Культуры. С некоторым разочарованием — и большим облегчением — она узнала, что разоблачительных крупных планов съемок по Восьмому или другому уровню Сурсамена нет. То, что случилось там, случилось один раз, и больше никто этого не видел.

Она отключилась от интерфейса Культуры. Одна агентская система, обследовавшая местную базу данных, все еще ждала. Оказалось, ее брат Фербин не погиб; он жив, сейчас летит на мортанвельдском трампе и должен прибыть на Сьаунг-ун меньше чем через сутки после нее.

Фербин! Глаза Джан Серий внезапно открылись в приглушенной тишине каюты.

С Хубрисом Холсом происходило странное. Его стали интересовать вещи, которые (если он понимал правильно) были не так уж далеки от философии. И поскольку до сих пор Фербин относился к ней недвусмысленно, это было равносильно предательству.

Началось это с игр, в которые они с принцем, чтобы убить время, играли на корабле «Да будет крепость». Там нужно было плавать внутри сферических экранов, соединенных с мозгом корабля. Такие корабли, как понял Холс, были не просто транспортным средством, то есть емкостями со всякой всячиной, а самостоятельными существами, не меньше, чем мерсикоры, лиджи и другие скакуны, а то и больше.

Существовали совсем уж реалистичные версии — игры, в которых участник, будучи в полном сознании, казалось, физически передвигался, разговаривал, ходил, сражался и так далее (хотя вроде бы не мочился и не испражнялся — Холс так и не спросил об этом). Но такие версии пугали и отвращали принца с Холсом, а к тому же неприятно напоминали крепко врезавшиеся в память рассказы Ксайда Хирлиса, там, на охваченной войной, опаленной поверхности Бултмааса.

Корабль порекомендовал наиболее подходящие для них игры. В итоге Фербин и Холс предпочли вымышленные миры, похожие на Сурсамен. То были военные игры, требовавшие знания стратегии и тактики, порой невмешательства, а порой отваги.

Холс испытывал сначала виноватую, а потом нескрываемую радость, когда ему доводилось играть за принцев. Позднее он обнаружил исследования этих игр, аналитические заметки, комментарии, заинтересовался и начал читать или просматривать их.

Именно так он увлекся идеей, согласно которой вся реальность могла быть игрой, и особенно той ее частью, где она соприкасалась с теорией бесконечных миров, утверждавшей: все, что могло произойти, уже произошло или происходит в настоящий момент.

А значит, жизнь очень похожа на игру или на виртуальную реальность, в которых все возможные варианты и результаты уже проиграны, записаны и зарисованы, — словно на гигантской карте, где игра (прежде чем передвинули первую фигуру или сделали первый ход) начиналась в центре, но все решалось по краям этой поразительной доски. В целом план игры выглядел так: наметить путь от Начала вещей в центре, а затем пройти по всем разветвлениям, перекресткам, развилкам до одного из почти бесчисленных Окончаний на периферии.

Тут было и еще одно сравнение (если только Холс не поставил все с ног на голову): «Как в игре, так и в жизни». Да что там: «Как в игре, так и в истории всей Вселенной, не исключая ничего и никого».

Все уже произошло — и всеми возможными способами. И не только все, что уже произошло: все, что лишь должно было произойти, тоже произошло. И не только это; все, что должно было произойти, уже произошло, и притом всеми возможными способами.

И если, скажем, Холс играл с Фербином в карты на деньги, это был некий путь, канал, маршрут в уже описанной, уже случившейся вселенной вероятностей, который вел к полному проигрышу либо Холса, либо Фербина, — включая и вариант с приступом безумия Фербина, когда тот ставил на карту и проигрывал своему слуге все свое состояние и наследство — ха! В этой вселенной порой Холс убивал Фербина после карточной ссоры, а порой Фербин — его. Исчерпывающий набор путей, которые вели ко всем мыслимым и немыслимым (хотя все же возможным) исходам.