С опозданием появились наши «Яки». Пронеслись штук шесть вслед за немцами. Лови ветра в поле! Разве их теперь догонишь? Мы собрались в обратный путь, но командир дивизиона отпустил только четыре машины. В них загрузили человек сорок раненых. А пять полуторок приказал отогнать в лесок и быть наготове. Приказ есть приказ. Лесок сосновый, да и не лес, а так, грива, ободранная снарядами и осколками. Машины, как на параде.

Главным у нас был старшина Мороз Николай Егорович. Мне было суждено воевать с ним до самой Победы, поэтому опишу его подробнее. Он у меня перед глазами и сейчас стоит. Ему было за пятьдесят, видимо, взяли как специалиста по автомашинам. Старше его в роте никого не было. В любых марках автомашин разбирался. Я мало что знал о его семье. Наверное, у Николая Егоровича имелись и дети, и внуки. Непонятно, как его взяли в армию в таком возрасте. Может, пошел добровольно, желая мстить за кого-то из погибших сыновей? Не знаю. К нам он относился очень хорошо и обычно называл «сынки» или по имени. Мы его, конечно, уважали. Любое слово Мороза было для нас законом. А бывалая шоферня – народ непростой, это я точно скажу. Старшина умел ладить со всеми. Мало кто решался показывать свой характер, глядя на его мощные плечи и здоровенные руки. Кстати, рукоприкладством он никогда не занимался, чем грешили некоторые командиры.

Итак, дали нам приказ остаться возле орудий. Мороз сразу прикинул, что за три сотни метров от передовой мы недолго простоим. Машина – не пушка, ее в землю так просто не закопаешь. Самовольно отвел все пять полуторок в другой лесок. Там землянка, штабель ящиков, мешков. В общем, тыловики стояли. На нас кричать начали, что мы их демаскируем. Мороз только сплюнул, приказал ломать сосновые ветки, маскировать грузовики. Подошел лейтенант-тыловик и приказал нам убираться. Мороз черту ногой провел и поставил возле нее часового. Приказал четко, по-уставному:

– Вот граница военного объекта. Кто перешагнет – стреляй!

– В человека, что ль?

– В нарушителя. И попробуй устав нарушить! Под трибунал пойдешь.

Расхожее слово – «трибунал». На передовой его, где надо и где не надо, употребляли. Водитель передернул затвор карабина и сказал: «Есть!» Лейтенант снова начал было кричать, но старшина веско объяснил:

– Я не картошку с кренделями привез, а боевые орудия, которые с танками будут сражаться. Может, ты, лейтенант, сам повоевать хочешь? Харчи сторожить кого постарше возрастом найдут.

Я уже немного повоевал и знал, что здесь, на передовой, мелкие должности, звезды, лычки мало чего стоят. На фронте действовали свои законы. Многое решали опыт и решительность человека, независимо от должности. Поэтому лейтенант-тыловик спорить дальше не стал и в наши дела не вмешивался. По приказу старшины мы вырыли две узкие глубокие щели. Они нам вскоре понадобились. Немцы стали обстреливать ближний тыл, и несколько снарядов взорвались неподалеку. Мы прыгнули в щели и терпеливо выжидали, когда прекратится стрельба.

Но стрельба не прекращалась. Передовая гремела и ухала, раздавались резкие хлопки «сорокапяток». Что там творилось, не знаю. Или контратаковали немцы, или пошла в атаку наша пехота, а орудия ее поддерживали. Нас было в щели человек пять. Я сидел рядом со своим дружком Ваней Крикуновым, земляком-воронежцем, и еще одним водителем из города Ломоносов. Я сам высокого роста, а тот, из Ломоносова, выше, чем я, крепкий здоровый парень. Фамилии, имени не запомнил, мы его звали «Ломоносов». Он тоже попал на передовую недавно и молился, когда снаряды пролетали низко. К войне парень еще не привык.

– Эй, Ломоносов, Бога-то нет, – поддел я его, желая показать свою храбрость.

Другой водитель, постарше, обругал меня:

– Помолчи лучше. Есть или нет, а закатит фугас в окоп – по частям не соберут.

Потом к нам нырнул старшина Мороз. Своей машины у Николая Егоровича не было. Он являлся командиром нашей группы, взвода или роты – не знаю. В общем, главный среди шоферов. Сказал, что кому-то надо подогнать машину поближе и забрать тяжелораненых. Он назвал фамилию одного из ребят, кажется того, постарше:

– Ты опытнее. Заводи и гони к сосновой гриве, где нас раньше хотели оставить. Погрузишь, сколько сможешь, и дуй в санбат. Потом на склады за снарядами.

Шофер в замасленном комбинезоне пошел к машине. Мороз вместе с ним, показал направление. До сосновой гривы было метров триста. Мы вылезли из окопа и наблюдали, как машина, сделав полукруг, миновала низину, кустарник и остановилась в том месте, где деревья были гуще. Раненых погрузили быстро. Полуторка тем же путем пошла назад и исчезла в лесу. Я забрался в развилку дерева и следил за передовой. Было любопытно, что там происходит. Немцев я не видел, а вдалеке горел танк. Наш или фрицевский – непонятно. Потом послали Ломоносова. Мы стояли кружком, и Мороз объяснял:

– Езжай тем же путем. Если начнут стрелять, делай повороты, крутись и ни в коем случае не останавливайся.

– Понял, – кивал головой мой сосед по окопу.

Но оказывается – ничего не понял. Разогнав полуторку, пошел по прямой, рассчитывая за минуту достичь сосновую гриву. Взрыв ударил с перелетом, еще один чуть ближе.

– Вилка! – ахнул кто-то.

Ломоносову надо было сворачивать, он ехал по открытому и наверняка пристрелянному месту. Но, видимо, ничего не соображая, прибавил газ. Фрицы в него не попали. Снаряд рванул снова с недолетом, однако осколки сделали свое дело. Машина вильнула, замедлила ход, а водитель, спрыгнув, побежал к нам.

– Ложись! Ложись, дурак!

Ломоносова подкинуло взрывом и шмякнуло о землю. Мороз и я кинулись вытаскивать товарища. Он лежал весь какой-то сплющенный, нога неестественно вывернута, правая рука что-то нашаривала в воздухе.

– Мама! – вытолкнул он из горла запоздалый крик.

Мы потащили тяжелое, как куль с зерном, тело. Первый раз на глазах у меня умирал человек. У парня была раздавлена и пробита грудь, сломана рука, изо рта шла розовая пена. Я невольно отшатнулся. На поляне добивали полуторку. Снаряд ударил под задние колеса, машина осела и вспыхнула, залитая бензином из лопнувшего бака. Я был как не свой. Старшина Мороз встряхнул меня. Ваня Крикунов, земляк, маленький, похожий на подростка, испуганно смотрел на умирающего парня.

– Петро, твоя очередь, – сказал старшина.

– Убьют… – то ли прошептал, то ли подумал я.

– Боишься?

– Боюсь, – признался я, втайне рассчитывая, что пошлют кого поопытнее.

Но Мороз приказ не отменил. Подтолкнул к машине и повторил:

– Не гони напрямую. Езжай по низине, в обход. Я, как автомат, сел за руль. Вздохнул.

– Давай быстрее! – торопили меня.

Но я приходил в себя. Потом не раз замечал, что в опасных ситуациях страх отступает. Тело, мозг, сосредоточенно ищут выход, и становится уже не до страха. Я водил трактор и полуторку еще в тылу, опыт имелся. Руки, ноги действовали сами, переключая рычаги и нажимая на нужные педали. Я подлетел к лесистой гриве, и санитары, откинув задний борт, загрузили в кузов двенадцать раненых. Еще одного посадили в кабину. Санитар встал на подножку, и я, развернувшись, двинул назад.