— Но вы ведь не пойдете на это? — спросил быстро он. — Хотите, я его накажу? Скажите лишь слово. — Англичанин запнулся. — Если бы вы согласились… ну, в общем, объявить меня своим женихом, я мог бы, не компрометируя вас, послать ему вызов. Пусть я не умею орудовать кулаками, зато стрелком считаюсь отменным.

— Не надо, мой друг, — сказала Мадлен, тронутая сделанным предложением. — Ваша жертвенность ничего не изменит. — Она порывисто стиснула пухлую ручку британца. — Благодарю, но нет. Нет. Здесь ничего такого делать не нужно. — Чтобы не осквернить себя и не отпугнуть то, к чему удалось приблизиться за годы раскопок, хотелось добавить ей, но Троубридж понял ее по-своему.

— Да, конечно. В этой стране за дуэль могут и засудить. Вы правы. — Он приложил руку к брюшку. — Ценный совет, мадам. Его стоит учесть.

Мадлен рассмеялась и церемонно присела. Кивнув толстяку, она двинулась к тому месту, где оставила лошадь, сочтя за лучшее удалиться — и как можно скорее. Еще вчера в ней царила уверенность, что ей удалось взять над Бондиле верх, теперь становилось ясно, что борьба продолжается и переходит в самую что ни на есть серьезную фазу. Проходя мимо павильона, она услышала, как Бондиле произносит тост за ее пленительные глаза.

Добравшись до виллы, Мадлен несколько успокоилась, однако всплески ярости продолжали в ней клокотать, находя выход в гневных самобичующих фразах.

— Ну что я за дура? Мне следовало бы догадаться, что он прибегнет к какой-нибудь каверзе! Я должна была это предвидеть! — Она развязала ленты своей соломенной шляпки и швырнула ее на комод.

Ласка, хлопотавшая вокруг раздраженной хозяйки, предпочла промолчать.

— Он пытается наложить лапу на то, что я обнаружила, он почти заграбастал мои находки! — Мадлен присела на край дивана. — А еще он собирается завести со мной шашни. Что меня тут больше бесит, не могу разобрать! — Крепко стиснутым кулачком она ткнула диванный валик, и лицо ее чуть смягчилось. — Троубридж, дурачок, хочет вызвать его на дуэль, что очень трогательно, но глупо. Будь рядом со мной Фальке, получился бы тот же скандал, а это не выход. Скандал теперь ему только на руку, а мне совсем ни к чему. — Мадлен откинулась на подушки, полежала немного и вновь села, странно поглядывая на служанку. — Через неделю вниз, к дельте Нила, уходит корабль, — внезапно сказала она. — Думаю, тебе лучше уехать. Сен-Жермен посылает в Каир свою яхту. Кто-то ведь должен там ее встретить.

— Мадам! — В этот единственный возглас Ласка ухитрилась вместить все мыслимое в человеке негодование.

— Так будет разумнее всего, — настаивала Мадлен. — И ты отдохнешь от меня, и мне не придется о тебе беспокоиться. Если ситуация обострится, у меня будут развязаны руки. Поодиночке, — она вздохнула, — много легче бежать. Поезжай.

— Но как же я вас оставлю?! — Ласка в отчаянии всплеснула руками. — Мадам, если вы сомневаетесь в моей храбрости, то будьте уверены, я вас не подведу.

— Если бы я сомневалась в тебе, то не взяла бы с собой в Египет, — спокойно сказала Мадлен. — Но сейчас обстановка требует очень обдуманных действий. Разумные люди в подобном положении стараются не создавать себе лишних проблем, а они у меня непременно появятся, если ты не подчинишься. Что касается яхты, то ее и впрямь надо бы встретить. — Она погладила девушку по руке. — Ну-ну, не упрямься. Сен-Жермен все предвидел и заранее обо всем позаботился. У него красивая яхта, к тому же тебе понадобится какое-то время, чтобы обустроиться на борту.

Глаза Ласки от горя потухли.

— Вы отсылаете меня прочь, как опозоренную кузину.

— Ничего подобного. — Мадлен глубоко вздохнула. — Если мне придется тайно покинуть Фивы, я должна быть уверена, что в Каире меня ожидает свой человек. Я не могу полагаться на случай, если хочу выбраться из Египта живой.

— Живой? — повторила Ласка, бледнея.

Мадлен отвела взгляд.

— В той же мере, что и сейчас, — уточнила она.

* * *

Письмо Онорин Магазэн, посланное из Пуатье Жану Марку Пэю в Фивы.

«Мой дорогой, мой драгоценный Жан Марк!

Никогда еще мне не было так трудно держать в пальцах перо, и никогда, даже в самых страшных кошмарах, я не испытывала таких внутренних мук, но как добрая христианка и женщина, которой вовсе не безразлично, что станется с тобой дальше, я обязана сообщить тебе о переменах в моих чувствах и жизни. О, Жан Марк, я ведь много лет и думать не думала, что моя искренняя привязанность к тебе когда-нибудь может ослабнуть. Но это произошло.

Я спросила духовника, почему так случилось. Тот сказал, что не видит ничего удивительного в этом пассаже и что мы с тобой в любом случае не имели возможности соединиться, так как пытались поддерживать отношения несмотря на отцовский запрет. Еще он сказал, ибо я страшилась писать тебе, что мое молчание не приведет к достойному разрешению ситуации, так что, с его одобрения, я и решилась в подробностях изложить, что тут у нас творилось в последнее время, надеясь, что ты не станешь слишком сильно меня презирать, когда дочитаешь это письмо.

Как я уже сообщала, кузен Жорж недавно унаследовал деньги и землю. Наследство оказалось избыточным, а условия его получения не слишком обременительными. Я полагаю, кузен это заслужил, с чем ты наверняка согласишься — ведь он был единственным человеком во Франции (кроме моей тетушки, разумеется), который поддерживал нас. Прости, Жан Марк, но я должна со всей деликатностью подчеркнуть, что, именно когда речь заходит о Жорже, мне в особенной степени нужны твои понимание и доброта, ибо я оказалась в весьма затруднительном положении.

Отец не прекращал попыток отыскать мне супруга и, действуя все настойчивее, практически сговорился с одним из приятелей, решившим, что в свои пятьдесят два ему наконец пора бы обзавестись семьей. Человек этот занимается красителями, неприлично богат и нюхает табак, отчего все его манишки вечно чем-то забрызганы. Мой родитель настолько обрадовался находке, что выдвинул совершенно отвратитслъный ультиматум: либо я соглашаюсь на брак с его другом, либо лишаюсь наследства. Никакие другие версии им в расчет не брались. Можешь себе представить, как я расстроилась, осознав по категоричности его тона, что уже ни мне, ни тетушке не удастся выговорить у него хоть какую-нибудь отсрочку. Да и деваться мне было некуда, ведь Пуатье не Париж. Это там я была избавлена от ежедневных отцовских нотаций, а тут он накидывался на меня прямо с утра и до позднего вечера долдонил одно и то же, в своем гневном упрямстве и рвении напоминая разъяренного монстра, обиженного на весь белый свет.

Причины его обиды, впрочем, понятны. Отца сильно расстроил выкидыш, случившийся у Соланж. Врач даже посоветовал ей не предпринимать дальнейших попыток выносить очередного ребенка, так как ее утроба для этого слишком слаба. Это печальное обстоятельство и подвигло родителя с утроенной силой накинуться на меня, ибо теперь все его надежды обзавестись здоровым наследником связывались лишь со мной.

Как ты, наверное, понял, я тут же написала тетушке Клеменс, а та уже сама снеслась с Жоржем, и они оба незамедлнтельно понеслись в Пуатье, не отдыхая даже ночами. Тетушка до сих пор вспоминает эту безумную скачку и очень хвалит карету за то, что та выдержала. Отец моментально смекнул, в чем дело, и превзошел себя в нелюбезности, отказавшись предоставить моим адвокатам приют. Они были вынуждены поселиться на постоялом дворе, представляешь! Потом, правда, добрый друг Жоржа, Анри д'Эрель, пригласил их пожить у себя, чем привел моего родителя в ярость. Он ведь еще ни разу не удостоился чести быть принятым в доме месье д'Эреля, хотя и пытался добиться того.