— Меня зовут Платон, — сказал он, стараясь выглядеть уверенно. Он побоялся, что за неделю она могла его забыть.

Мурашки по коже.

Она кивнула.

И опять как будто сосредоточилась на чем-то внутри себя, сдвинула брови, чуть наморщила лоб.

— А ты ведь Аяна? — спросил он, желая хоть чем-то заполнить паузу. — Я правильно запомнил?

Беспомощный вопрос, обращенный к женщине, которую он впервые самозабвенно любил и о которой грезил каждую минуту.

Он неуверенно прошел по коридору, по палевому иранскому ковру в узорах, вышел в зеленую гостиную — и стены, и шторы, и абажуры — все в тон, взял на столике коньяк, плеснул себе в рюмку.

В спальне, куда она привела его, было душно, темно и не убрано.

На креслах и полу валялись платья, белье, туфли, меховые накидки, несмотря на нежданное первоапрельское тепло, до срока расцветшее за окном, чулки, колготки.

Казалось, она никого не ждала, постороннего уж точно.

— Хотите — раздевайтесь.

Она отправилась в ванную, то ли нарочно, то ли по рассеянности не закрыв за собой дверь. Быстро вымылась в душе, вытерлась махровой простыней с неведомой сизой анаграммой, швырнула ее под ноги на теплый каменный пол, и словно забыв о нем, застывшем в дверном проеме, уселась пописать на биде, по-прежнему глядя куда-то внутрь себя.

Платон поежился.

Ведет себя с ним как с прислугой.

Хочет унизить?

Но как же она притягательна, о Господи, несмотря на свои сорок пять!

Он, конечно же, после их случайного знакомства наводил справки. Мать — монахиня Саломея, монашка при Меттенском аббатстве (экзотично), отец Михаил Иванович Просолов, астрофизик, отсидевший полгода за участие в протестной акции, никуда не ходил, ничего не выкрикивал, просто подписал письмо против Лота (банально). Отсидел, эмигрировал. Отношений с родителями она не поддерживает.

Это была их вторая встреча, после бурной первой, якобы случайной. Первая встреча вправду вышла совсем уж безбашенная, и поэтому Ева еще раз встретилась с Аяной, перепроверила задание, с ней можно и не лимонничать. Да и волновалась она как мать отчаянно, понимая, как сейчас она поставит Платона, такой он и будет, не только с женщинами, а вообще с людьми. Сказал она Аяне и в прошлый раз, и в этот так: «Чтобы был королем, понимаешь меня?!» Аяна изумилась, что Ева, слывшая благоразумной, дважды повторила эту высокопарную чушь, но возражать не стала, кивнула и только. Вдобавок к безвкусице еще и какой предрассудок! Мол, молодого мужчину должна обучать старая куртизанка. Ну что за книжная лабуда, в нынешний-то век, когда щелканье компьютерными клавишами дает доступ к любому опыту.

Платон, как и его отец Лот, как и его наставник Константин, был суеверен. Утром он завязал узелок на счастье, хотя и знал, что узелки обычно помогают в других делах. Не важно. Он хотел чувствовать в кармане пускай и тряпичный, но маленький кулак, который он сможет сжимать в своем. Он искал опоры, потому что очень боялся, что первая его женщина окажется сильнее его. Во всех смыслах. Да и после первой встречи он втрескался в нее как дурачок, а она-то ведь, кажется, ни разу не потеряла с ним головы, ни разу даже не вздохнула.

Он сжал узелок в кармане.

— Ты когда-нибудь спала с Константином? Или с моим отцом? — спросил ее Платон.

После прекрасного сближения он, расслабленный и немного сонный, мылся в ванной и беседовал с Аяной через открытую дверь, краешком глаза наблюдая за тем, как она выбирает себе белье.

— А почему ты спрашиваешь?

— А потому, — весело и простодушно признался Платон, — что очень большая удача взять их вещицу себе, пускай и прошлую.

— Дуралей, — засмеялась Аяна, — ты не удержишь никакой вещицы, если не перестанешь столько нюхать кокаина, слышишь меня?

Платон насупился.

— Я удержу, — сказал он зло и швырнул маленькую серебряную коробку в угол ванной, — я — сын Лота, ты знаешь, что это значит?!

Аяны улыбнулась:

— Хорошо сердишься, — мягко сказала она.

Коробочка звякнула, раскрылась и выплюнула порошок на ее черный халатик с вышивкой, брошенный в угол после ухода предыдущего клиента.

— Хочешь меня пристрастить? — хихикнула она.

— Еще чего! — пробурчал Платон. — Тебя не для того наняла моя мать.

Аяна сделала вид, что не услышала реплики. Она подошла к нему с четырьмя комплектами шелкового белья и кокетливо спросила совета, какой надеть.

Приемчик для молодого любовника.

Сработало. Он позабыл о своей обиде.

Его советов она не услышала, снова сжала брови, наморщила лоб.

— О чем ты все время думаешь? — не удержался Платон.

Вместо ответа она кивнула.

«Странная все-таки, — подумал Платон, — ну да ладно, так еще интереснее».

Он так никогда и не узнал, в какие мысли она уходила. А уходила она погулять — у нее была эта привычка с самого детства, когда ей становилось скучно или невмоготу, она уходила через воображаемую калитку в сад и дальше, словно Алиса в стране чудес, разгуливала и туда, и сюда, проваливалась в кроличью нору, пила чай, и ей стоило болезненного усилия прекратить свое путешествие и вернуться назад, в скучное «опять двадцать пять». Из-за этой странной склонности к грезам ее считали недалекой, отсталой, даже сумасшедшей, но никто никогда еще не сумел разлюбить ее из-за этого, хотя многие и пытались. Она возвращалась, вздыхала и говорила ту самую реплику, которую собиралась сказать до путешествия, — непонятно как, но она никогда не выпускала нить разговора:

— Знаешь, за что женщина любит мужчину? За что вообще можно любить? — вдруг ни к селу ни к городу сказала она.

— Lesson number one? — спросил Платон, натягивая брюки. — Давай я попробую угадать?

Аяна рассмеялась. Почему — он не понял. Может быть, своим мыслям, а может быть, он и выглядел нелепо, прыгая по комнате на одной ножке.

— Женщина любит мужчину, — со всей серьезностью заговорил Платон, — за его силу, способность защитить ее, дать ей смысл, но также и за его слабость, беззащитность и за то, что он лишает ее жизнь всякого смысла. Ну как? — самодовольно улыбнулся он.

Аяна зевнула.

— Ну да. Вроде этого. Но мужчину, который так отвечает, полюбить невозможно, — сказала она, садясь на диван.

Страшная скука вдруг опять нашла на нее. Когда же, наконец, она сможет перестать работать? Неужели она не заслужила, чтобы все эти гадкие царедворцы, эти людишки с дыркой вместо души оставили ее в покое? Как вообще она докатилась до того, что спит с сосунком на заказ?

Слезы потекли по ее лицу.

Он сел рядом с ней, попытался утешить.

— Скажи, а как ты думаешь, мой папа любил маму? — по-детски спросил он. — Мой отец, Лот.