Иногда к этим дворам вихрем подкатывала кавалькада автомобилей — старых разбитых и новых роскошных — вперемешку. Мужчины в ярких рубахах обычно всегда выходили во двор обсудить дело, собирались десятками, жестикулировали:

— Лавэ, лавэ! Нет лавэ!

Иногда слышался выстрел, один, другой, начиналась беготня. Потом бряцала гитара и кто-то запевал «ай нанэ, нанэ!», шумные свадьбы сменяли во дворах деловые сходки, накрывались пышные столы, воздух наполнялся трескотней, тостами, кто-то стрелялся с досады, что невеста досталась не ему, из этих же дворов хоронили стариков, уплывавших в черных гробах по людскому морю куда-то далеко за горизонт, жестко разделяющий тот мир и этот.

Когда гробы несли по улице, крошечный отрезок пути до роскошного с шелковыми черными лентами катафалка, обычно какая-то русская баба орала уходящему вслед проклятия про ад, адово пламя, про страшные муки, полагающиеся за загубленные души, но никто из печальной процессии не озирался — не привыкать, давно уже презирали цыгане тех, кто против своей воли оказывали им гостеприимство и давали на проживание клочок своей земли.

Джоконда рано начала ходить с бабами, что носили тюки, снимались с первым утренним лучом солнца, тянулись к станции, загребая длинными юбками дорожную зеленоватую пыль, а потом, через несколько дней, а то и недель они возвращались с барахлом, завязанным в пледы, и в новых юбках. Они ездили гадать в город — вставали на улицах, садились в прогулочные катера, кораблики, пробирались на праздники и свадьбы, те, кто смог договориться, гадали в ресторанах под прикрытием мужей, которые присутствовали всегда незримо, олицетворяя тем самым всю мощь их потаенного и древнего рода. Джоконда быстро сделалась знаменита. Ее детские гадания выслушивали, затаив дыхание.

Джоконда прекрасно умела не только гадать, ворожить, но и петь. Она отчетливо читала по руке, кофейной гуще, молочной пенке, печени кролика, несмотря на свой юный возраст. Но одного успеха ей было мало, она сразу же определила для себя, что найдет богатого, красивого и знаменитого и через него сделается особенной, непревзойденной и для своего клана, и для многих других людей.

Ее страстно полюбил они пожилой генерал, она нагадала ему одиночество, уход из семьи, проклятие внуков, алкоголизм и пулю с лоб. Он принял из ее рук это гадание как приговор и распростерся у ее ног.

Потом ее страшно полюбил один актер, они познакомились в ресторане, где в его честь устроили праздник и позвали цыган, она была среди них и гадала всем желающим по руке. Ему она нагадала горы золотые, но отвергла вслед за генералом и его, потому что любви она чувствовать не умела и служила только своему внутреннему голосу.

В разных домах жила она — и в заброшенных, и под крышей, прежде чем приняла предложение одного очень состоятельного человека поселиться у него в загородной резиденции и гадать ему и его партнерам, друзьям и членам семьи, она соблюла их уговор — освоила астрологию и карты Таро и даже сдала экзамен местным авторитетным вещуньям, древним, как мать сыра земля, — Грете Александровне, Лидии Александровне и Галине Александровне, на которых ей указал ее тогдашний повелитель. Он соблюл, со своей стороны, ее заповедь — не посягать ни в мыслях, ни в делах, она объяснила ему — близость разрушит ее, как огонь разрушает лед, превращая его сначала в воду, потом в слизь, а потом в зловонный пар.

Чем она покорила Конона, могущественного золотодобытчика, исподтишка управляющего и своей страной, и чужими, отсталыми, где были его копи?

Она сказала, когда гадала ему, не все, но главное:

— Завистники могут погубить вас. Вьются у ног и льстят, а вы и не видите их кинжалов, спрятанных под плащами. И еще. Вы полюбите, только когда сделаетесь совсем слабым, и эта любовь добьет вас.

Он поверил ей, стал искать и нашел в близком своем окружении назревающего палачика, вскрыл его, удалил. Спасся тогда благодаря ей, поверил, захотел всегда иметь рядом — как спасательный жилет, страховой пояс, вместо креста на шее.

Она, конечно, любила.

Дурачка-красавчика, Михэя, цыгана, расхристанную душу, сорванца, прижитого невесть от кого, чернобрового, жестокого к каждой божьей твари, рвавшего головы голубям, она наворожила ему беды, и его затравили собаками богачи, охотившиеся в местных лесах, так просто, забавы ради. Поговаривали, что когда он умирал, то все время твердил: «На бастыр, на бастыр!!!» («Не забудь, не забудь!!!»), но что он имел в виду, так никто и не понял, разумеется, никто, кроме нее.

Никто не распознал тогда ее черного дела, как и не разгадал ее страсти к нему — поистине слепы любовники, ладонь на их глазах, спят они, разглядывая свои грезы.

Она, Джоконда, погубила любовника своего Михэя, а не приворожила его к себе, потому что твердо знала — не с ним ее судьба, а мимо него, и он, именно он, должен первым пойти прочь.

Когда Конон-старший скончался, она получила по завещанию от него небольшой загородный дом в благодарность за бескорыстную помощь, и сохранила доброе приятельство с его женой Софьей Павловной, надежно предавшейся светской жизни, покровительству искусствам и приторной благотворительности — суетно и бесполезно пыталась она помочь бездомным деткам, то накупая им игрушек, быстро выходящих из строя, то нанимая учителей латыни.

Джоконда вздрогнула, ощутив, что нога ее опустилась на заветный путь, когда один из гостей ее дома, американский сценарист русского происхождения в кашемировой тройке с надушенными усами и холеной бородкой — совсем еще зеленый, лет тридцати, в ответ на ее вопрос, не хочет ли он усыновить пару несчастных русских сирот, воскликнул:

— Да у меня сейчас в Нью-Йорке две суррогатные матери вынашивают мальчиков!

— Боже! — не удержалась Софья Павловна. — Две! Мальчиков!!!

Поскольку сценарист выказал охоту распространяться на этот счет, другие гости, музыканты, галеристы, начинающие политические ораторы и драматурги осыпали его вопросами.

Ответы только укрепили Джоконду: да, это ее стезя.

Сложилось все, разумеется, само.

Софья Павловна как-то пожаловалась за ужином тоскливым синим подмосковным вечером в той самой столовой, где когда-то они обедали и ужинали с Кононом и его сыновьями, что чудесный не старый еще господин, и образованный, и воспитанный, и повидавший мир — Зураб, князь грузинский, потерял десять лет назад жену, а теперь и времени нет знакомиться. И вот он один-одинешенек, столуется на работе, даже иногда ночует там, рубашки гладит ему старая подруга матери, из провинции, полуграмотная, с вечной беломориной в зубах, и он грустит, одиноко и бездетно ему, уныло. И к чему все эти деньги, дома и виллы, эти костюмы и сорочки, эти статуи в зимних садах, когда нет надежной подмышки, в которую можно было бы уткнуться, когда вдруг тревожный сон разбудит на заре и гадкий страх прокрадется в душу? Все, вся жизнь ни о чем, ни к чему, если такие ночи и поздние вечера.

Джоконда предложила погадать ему. Нагадала молодую жену. А через полгода она сама познакомила его с немолодой, но миловидной, как и он, хороших кровей дамой, приехавшей на лето из глубинки погостить к друзьям, у них она и увидела Анну — царственно-несчастную: недавно бросил муж. Как кстати! Зураб щедро отблагодарил Джоконду, она с подругами пела у них на свадьбе, устроенной как в кино — на пароходе, а через годок сама же и предложила: что тосковать без ребеночка, надо родить, жизнь теперь другая, вон сколько девок по городишкам сидят, не знают, чем себя занять, — парни спились или сели, девкам нужно на счастье заработать, пускай вынашивают.