Он с ожесточением швырнул окурок в воду и замолчал. Я не знал, что сказать. Признаюсь, я понятия не имел, что все зашло так далеко. Какие-то отголоски до меня, разумеется, долетали, но, закрутившись в водовороте наших проблем, я не воспринимал этот скандал всерьез, эгоистически полагая, что это пустяки по сравнению с нашими трудностями.

— Я ведь к губернаторским выборам готовился, — тяжело вздохнул он. — Потягаться с Лисецким собирался. И поддержка у меня была серьезная. А сейчас какое мне губернаторство? На своем бы месте усидеть! Все друзья по кустам попрятались. Вчера с одним приятелем Лисецкого беседовал, строго конфиденциально, конечно. Так он меня открытым текстом предупредил: дескать, уходи добровольно, по-хорошему, иначе уголовной статьей все закончится. Схватишь срок на пару с Храповицким — мало не покажется!

— Это, наверное, Гозданкер был, — догадался я. — Он же, помнится, одним из первых на вашу сторону переметнулся, правда? А теперь получается, что поспешил Ефим окрас менять: Лисецкий — на коне, президента встречает, а вас бьют. Гозданкеру срочно выслуживаться надо, смывать позор измены. Лисецкий ведь ох какой злопамятный. А если Гозданкер уболтает вас насчет отставки, запугает там или как-то иначе дожмет, то губернатор его разом и простит. А может, даже и какой-нибудь свинокомплекс подарит. В деревне Грязнулино, например. А что? Ефиму в хозяйстве все сгодится.

Мой тон ему не понравился.

— Не в Гозданкере дело, — с досадой возразил он. — А в том, что меня сейчас действительно травят. Это не смешно. И вешать на себя еще и ваши грехи я, знаешь ли, не собираюсь. Поэтому не хочу, чтобы журналисты меня с кем-то из вас рядом видели.

— А без журналистов? — поинтересовался я. — Без журналистов с вами можно встречаться? Под покровом ночи.

Честно говоря, я не собирался встречаться с ним под покровом ночи. Я хотел понять, окончательно он рвет со мной или оставляет лазейку.

Он ответил не сразу.

— И без журналистов не хочу, — после паузы выговорил он. — Не хочу и все тут!

— Ясно, — пожал я плечами. — Спасибо за откровенность.

— У тебя был выбор! — раздраженно бросил он. — Я предлагал тебе ко мне на работу перейти. Предлагал или нет?

— Предлагали, — подтвердил я.

— Чего ж ты теперь рожи недовольные корчишь?!

— Извините, — сказал я. — Непроизвольно получается. Рожа, видать, у меня такая, недовольная.

Он хмыкнул, повернулся и двинулся от меня к освещенной каюте, откуда доносился веселый шум голосов. Но навстречу ему уже с шумом валила толпа во главе с президентом. Мы, наконец, прибыли к заветному месту.

5

Ельцина порядком развезло, и Лисецкий бережно вел его под руку. Поливайкин на правах партнера страховал президента с другой стороны.

— Вот здесь он и утонул, — сказал Силкин, указывая в темноту.

— Кто утонул? — вяло полюбопытствовал Ельцин, медленно поворачиваясь в его сторону всем корпусом. Похоже, он благополучно забыл о цели нашей поездки.

— Чапаев, — робея, напомнил Силкин. — Василий Иванович.

— А, — коротко отозвался Ельцин. — Понял!

Поддерживаемый с двух сторон, он покачиваясь стоял

у самого борта, так что на него попадали брызги воды, доносимые ветром. Остальные теснились за его спиной, вглядываясь в темноту. Перед нами тянулась унылая безлюдная полоса земли, на которой смутно различались холмы и голые деревья. Было страшно неуютно и хотелось назад, в город, в жизнь, в тепло. Ельцин поежился на ветру, трезвея.

— Как же он утонул? — спросил он Силкина.

— Достоверно не известно, — волнуясь, принялся рассказывать Силкин. — Свидетельства очевидцев в советское время десятки раз переписывались, так что до правды теперь не докопаешься. Есть, конечно, книжка Фурманова, да еще этот самый фильм. Однако, между нами говоря, и то, и другое — художественный вымысел. Местные историки пытались что-то выяснить, но как-то все выходит противоречиво, — Силкин виновато развел руками. — Картина складывается примерно такая. Чапаев ночевал в деревне, на том берегу, с небольшим отрядом. Его основные силы базировались дальше, вон там. Белые напали внезапно, под утро. Всех его людей перебили почти сразу. Он бросился в реку и поплыл. И где-то здесь его подстрелили.

Некоторое время Ельцин сосредоточенно созерцал унылый пейзаж.

— А речка-то не больно широкая, — с некоторым разочарованием заметил он. — Полкилометра и то не будет.

— Это только кажется, — патриотично возразил Поливайкин. — На воде всегда расстояние скрадывается. Да еще темень, хоть глаз выколи. Тут метров шестьсот, не меньше.

— Если б его не ранили, он бы переплыл, как нечего делать! — гнул свое президент.

— Ну, был он ранен или нет, никто точно не знает, — проговорил Лисецкий, понижая голос. — Тело-то ведь не нашли, да и вряд ли искали. Может, это потом режиссеры фильмы выдумали, для красивости.

— Раненый он был! — категорично повторил Ельцин. — Я кино видел.

— Ну да, раненый, — послушно согласился Силкин. — Но вот до этого места он доплыл. А здесь его вторая пуля нашла. Или уже сил не хватило.

Все помолчали, отдавая дань памяти погибшему герою революции. Вдруг Силкин хихикнул и покрутил головой.

— У нас тут один краевед есть, — заговорил он уже другим тоном, интимным. — Отсидел при советской власти за убеждения, старенький уже. Книжки пишет по истории нашей области. Так он вообще уверяет, что у Чапаева в селе бабенка была, молодуха. Солдатка вдовая. И он к ней в ту ночь и отправился чуть ли не в одиночку, с небольшой охраной, — Силкин вновь прыснул. — А братья ее, недовольные тем, что он их сестру бесчестит, взяли да и выдали его белым. А когда те его накрыли, он пьяный был в драбадан.

— Вранье! — отрубил Ельцин. — У нас любят про выдающихся людей всякую пакость придумывать. Вон про меня тоже болтают, что я пью, — он сердито надулся. — Да если бы я пил, как бы я страной управлял?

— Я и сам не верю, — торопливо закивал Силкин, заглядывая снизу вверх в лицо президенту. — Так просто привел эти домыслы для объективности.

— Ну что, назад поплывем? — с надеждой осведомился Лисецкий. Он заметно замерз.

— Погоди, — осадил его Ельцин. — А песню спеть?!

Он выпрямился, отставил ногу и затянул:

— Из-за острова, на стрежень, на простор речной волны...

Пел он громко, и это было, пожалуй, единственным достоинством его исполнения. Все тут же присоединились к нему. Песня вообще-то была о Волге и Стеньке Разине и не имела ни малейшего отношения к Уралу и Чапаеву, но чиновники старательно вторили. Пели Силкин, Лисецкий и Разбашев. Даже Боня, не знавший слов, что-то мычал. Хор получался довольно нестройным. Ельцин принялся дирижировать, но, не обладая ни слухом, ни должным навыком, синхронизировать пение не мог. Тянули вразнобой: кто в лес, кто по дрова.