Искать место, где доблестно утонул герой революции, нам предстояло на принадлежавшем заводу теплоходе, переделанном в современную прогулочную яхту. Здесь была одна большая каюта для банкетов, в которой кроме столов имелась зеркальная сцена с прожекторами по краям и мощная аппаратура для концертов. Еще несколько кают поменьше предназначались, видимо, для персонального отдыха начальников с секретаршами во время выездных совещаний.

На банкет пускали не всех, а лишь тех, кто согласно заранее утвержденному списку должен был ужинать с президентом. Таких набралось человек тридцать, что составляло примерно треть от общего числа собравшихся здесь. Остальным предстояло мучиться голодом снаружи. Прессу на теплоход предусмотрительно не взяли.

Понимая, что моя фамилия в числе избранных не значилась, я замялся, решая в какую из одноместных кают сподручнее нырнуть, ибо оставаться под дождем на мокрой палубе было невыносимо. Артурчик заметил мое замешательство, взял меня под руку и покровительственно направил к банкетному залу, куда уже вошли президент, губернатор и другие официальные лица.

— Со мной, — коротко бросил он стоявшему в дверях пожилому помощнику Лисецкого, и тот после некоторого колебания отступил, пропуская меня и Боню, который важно вышагивал рядом.

— Слышь, совсем нюх потеряли, — проворчал Боня как будто про себя. — Нормальных людей от лохов уже не отличают. На пенсию надо вовремя выходить.

Помощник, который был на несколько лет моложе Бони, проглотил обиду, но проводил Боню неприязненным взглядом, запоминая. Между прочим, он был не единственным, кто взирал на моего товарища без нежности. В толпе отверженных, или, как выражался Боня, лохов, я заметил директора, которого Боня обрабатывал в аэропорту, пытаясь загнать под крышу. Вид у того был глубоко несчастный. На конференции слова ему не дали, и, простившись с надеждами на государственную поддержку, он обреченно, с тоской смотрел вслед Боне, примиряясь с ним как с неизбежным злом.

Стол был накрыт по-русски: осетрина, жареный поросенок, икра, соленья и очень много водки. Лисецкий и Разбашев расположились с двух сторон от президента, во главе стола. Силкина на сей раз отправили подальше, туда, где сидел хмурый Кулаков и вечно гонимые мэры малых городов. Поскольку визит плавно перешел из официальной части в неформальную, с Силкиным можно было уже не церемониться.

— Что вы будете пить: вино, коньяк или водку? — низко склоняясь к президенту, почтительно спросил официант в белом смокинге.

— Ты что, не знаешь, что Борис Николаевич не пьет? — зашипел на него Лисецкий.

— Кто тебе сказал? — сердито уставился на губернатора Ельцин.

Лисецкий смутился. Ссылаться на главу президентской администрации он не решился.

— Лей всего понемногу, — посоветовал Ельцин официанту. Недовольно оглядевшись вокруг, он увидел, что все опустили глаза и делают вид, будто ничего не слышали, и прибавил уже примирительно: — А я воду буду минеральную. Только без газа.

Разбашева после конференции распирало от радости. Самодовольно улыбаясь, он свысока поглядывал на остальных и поминутно обращался к президенту, то ли желая показать свою к нему близость, то ли не зная, как выразить ему признательность. Не дожидаясь, пока ему предоставят слово, он произнес первый тост, напыщенный, льстивый и длинный. Все с шумом вскочили и выпили стоя. Пользуясь своей отдаленностью, я остался сидеть не столько из фрондерства, сколько потому, что узкое пространство между столом и привинченным к полу стулом не позволяло выпрямиться. Толстякам вроде Величко и Калюжного и вовсе приходилось сгибаться пополам, что, впрочем, их ничуть не смущало. В этих неприличных позах они и оставались большую часть времени, поскольку длинные здравицы следовали одна за другой. Сам Ельцин, кстати, не вставал, лишь сопел, делая вид, что собирается приподняться.

Лисецкий вскоре перехватил инициативу у Разбаше-ва и, взяв на себя роль тамады, назначал тостующих. Чиновники пожирали Ельцина преданными взглядами и нетерпеливо дожидались своей очереди. Обед с президентом — вершина фантазии провинциального карьериста. Все понимали, что еще раз такого везения в их жизни не будет.

Ельцин слушал рассеянно, думая о чем-то своем. После очередного славословия он машинально чокался рюмкой водки, потом отставлял ее в сторону и делал глоток минеральной воды. Что-то не давало ему покоя, это было заметно.

— А ты что молчишь? — неожиданно обратился он к Силкину, прерывая кого-то из ораторов.

Силкин немедленно вскочил. Вообще-то он уже говорил одним из первых, но Ельцин то ли забыл, то ли захотел внести разнообразие.

— Я присоединяюсь к предыдущим товарищам, — пробормотал Силкин. Ничего умнее он не успел придумать.

— Тогда я сам скажу, — объявил Ельцин громко.

Все тут же смолкли. Держа нетронутую рюмку водки,

президент, кряхтя, втянул живот и все-таки поднялся.

— Я не буду ни к кому присоединяться, — внушительно начал Ельцин своим прыгающим голосом. — И выпить я хочу не за себя. А за Россию, — он выдержал долгую паузу. — За то, чтобы в России меньше воровали!

Последнюю фразу он произнес с сильным нажимом, почти что злобно. На долю секунды в каюте воцарилась мертвенная тишина. Чиновники отлично поняли, что он имел в виду именно их, но не знали, как расценить его слова: то ли как скрытый упрек, то ли как угрозу.

— Ура! — первым выкрикнул Лисецкий.

— Ура! — с облегчением подхватили остальные.

Ельцин с раздражением обвел взглядом сияющие лица.

На них была готовность бороться с воровством в России всю оставшуюся жизнь. Президент угрюмо крякнул и залпом опрокинул рюмку водки.

Артурчик непроизвольно дернулся. Остальные тоже заметили смену курса и напряглись. Подобная реакция разозлила Ельцина еще больше. Он опустился на свое место и, обернувшись, выглянул в иллюминатор.

— Долго еще плыть? — хмуро поинтересовался он.

— Минут, я думаю, сорок, — ответил Разбашев.

— В карты, что ли, перекинуться? — вслух произнес Ельцин. — А то скучно как-то.

— В карты? — удивленно переспросил Лисецкий. — Вы имеете в виду в преферанс?

— Зачем в преферанс? — поморщился Ельцин. — Если уж играть, то только в подкидного дурака!

Лисецкий посмотрел на него, не понимая, разыгрывает его президент или говорит серьезно.

— Ну, подкидной дурак, конечно, попроще будет, — осторожно заметил он.

— Не скажи! Подкидной дурак — это такая игра особенная, — Ельцин сощурился и покрутил в воздухе рукой, подыскивая нужное слово. — Очень хитрая игра. А главное то, что дураки в нее обязательно проигрывают.

— Я тоже подкидного люблю! — подал голос Поливайкин. — Там надо карты запоминать — память тренирует. Вечером, бывает, вызову двух замов и еще помощника. Запремся у меня в кабинете, и давай резаться двое на двое.