В деревушке Фритвелл, в Оксфордшире, Дороти Уэверелл-Скотт, урожденная Гизборн, бывшая владелица самой большой в мире коллекции фарфора с изображениями свадьбы принцессы Дианы и принца Чарльза, проснулась и поняла, что ее муж уже на ногах. Это ее озадачило, ведь по натуре Руперт вовсе не был жаворонком. Она надеялась, что ему не стало плохо.

У основания лестницы, словно разведчик на передовой, сидела Флосси, их колли. Заметив хозяйку, она расплылась в заговорщической улыбке, а затем встала, развернулась и отправилась на кухню, жизнерадостно помахивая хвостом и цокая когтями по линолеуму.

Руперт стоял у плиты и готовил яичницу.

– Ну, добрый вечер, миссис Уэверелл-Скотт, – подмигнул он.

– Доброе утро, мистер Уэверелл-Скотт, – откликнулась Дороти. Им эта шутка никогда не надоедала.

Дороти заметила, что Руперт накрыл стол белой скатертью и достал лучшее столовое серебро. На столе, рядом с ее местом, ждал красивый конверт, а в фарфоровой вазе стояла дюжина великолепных красных роз. Она судорожно вздохнула, разглядев, что ваза была из серии со свадьбой Чарльза и Дианы.

О, Руперт, – вздохнула Дороти.

– С Днем святого Валентина, любимая, – сказал Руперт.

Женщина подцепила ногтем, покрытым лаком оттенка «Пыльца фей», клапан огромного белого конверта. Затем замерла. Рыжему коту, смирно сидящему на пластиковой столешнице кухонного стола и следящему за каждым ее движением, она сказала:

– Ну, Засранец, приступим.

Внутри конверта оказался журнал. Женщина торопливо пролистала страницы. Затем замерла, уставившись на страницу застывшим, неверящим взглядом. Тикали часы. Стучало сердечко кота. И только женщина не шевелилась и, похоже, даже не дышала.

Затем:

– Ииииииииииии!

Все официально. Его напечатали. И доказательством тому маленькая квадратная фотография: портрет в профиль, шея длинная и изящная, волосы уложены локонами, которые выбиваются из-под намотанного на голову шарфа ярчайшей расцветки. Это была она. На самом деле. Она превратилась в Давину Дивайн, астролога «Звезды Александрия Парк».

Дэниел Гриффин кинул февральский номер журнала на стол и, удовлетворенно улыбаясь, откинулся на спинку кресла. Номер получился великолепным, даже с учетом его предвзятости. Дженна подготовила материал о свежем скандале вокруг командировочных расходов, в результате которого могла лишиться кресла большая шишка в парламенте, а несколько цитат из разгромной статьи Мартина об австралийском регби уже вовсю гуляли по Сети. Что касается Жюстин, Дэниел вынужден был отдать ей должное. Она не упустила ни одной мелочи с момента своего возвращения на работу, а ее статья об увольнении громогласного скандального радиоведущего была столь изысканно-саркастичной, что Дэниел пару раз хохотал в голос.

Если между нами, подумал Дэниел – как раз, когда телефон, лежащий на столе зазвонил – он тоже заслужил похвалу. Заменить Лео Торнбери никому неизвестной Давиной Дивайн было рискованным шагом, но если ее проба пера зацепит читателей, то риск многократно себя оправдает. Стиль Давины оказался современным, ироничным, с намеком на игривость, и – что немаловажно – в ее февральском гороскопе было сказано, что Львов ждут потрясающие успехи в личной жизни. Дэниел, все так же развалившийся в кресле, слушал, как телефон звонит раз, другой, третий. Львы, подумал он, откликаются на зов только когда это удобно им.

– Дэниел Гриффин, – сказал он, все-таки взяв трубку.

– Дэниел, здравствуйте, – раздался в трубке женский голос. – Это Анника Кирби.

«Анника Кирби, Анника Кирби», – повторил про себя Дэниел, пытаясь вспомнить, кто это. Потребовалась пара секунд, но затем ему это удалось. Она была заместителем главного редактора одного из женских журналов, тех, что от корки до корки набиты сексом и модой – за исключением непременной статьи на последней странице с рассуждениями на тему детских браков или помощи жителям горячих точек в обезвреживании наземных мин. Но что Аннике Кирби понадобилось от него?

– Я звоню вам, потому что вы заняли семнадцатое место в нашей двадцатке самых завидных холостяков страны, – объяснила она, – и мне выпала счастливая возможность написать для этой статьи несколько строчек… ну, в общем, о вас.

Семнадцатый, отметил он. Седьмой был бы лучше. Но ведь он все равно попал в двадцатку.

– Ясно, – сказал Дэниел, стараясь ничем не выдать, насколько ему приятна эта тема. – Что именно вы хотели бы узнать?

Лен Магеллан растерялся, обнаружив, что попал на Небеса. Во-первых, он всегда считал, что Небеса – это чушь собачья. А во-вторых, он вовсе не был примерным гражданином. Наоборот, он зачастую вел себя как полный засранец.

И все же вот он, сидит в удобнейшем кресле-качалке, стоящем на самом краешке облака. И Делла рядом с ним. Ее волосы, уложенные в стиле Грейс Келли, сияли, словно у девушки, и на ней был лимонного оттенка юбочный костюм, тот самый, который она надела, отправляясь с ним в свадебное путешествие.

Он ждал, что она будет злиться на него за то, что он выкинул их троих детей из завещания. Но время шло, а она об этом даже не вспоминала. Так уж все было устроено на Небесах; то, что на Земле казалось таким важным, здесь, похоже, имело намного меньше значения.

Сейчас, например, она сказала:

– Смотри, Лен, там наш Люк.

Лен видел Александрия Парк, раскинувшийся под ними, как карта, с извилистыми тропинками, пересекающими зеленые газоны, и голубыми пятнами прудов. Люк сидел на скамейке, заметно нервничая и сжимая в руке завернутый в упаковочную бумагу букет тюльпанов, который он отчасти загораживал.

К нему шла девочка. На ней было миленькое платье в сельском стиле, с длинными, широкими рукавами и расшитой юбкой, о подол которой она тайком вытирала вспотевшие от волнения ладошки.

Люк, заметив ее, поспешно спрятал тюльпаны за спину и вскочил ей навстречу.

– Привет, – сказал Люк.

– Привет, – отозвалась девочка, бывшая, само собой, Фиби Винтергрин.

Люк большую часть января провел в тесной машине со своей семьей, решившей отправиться в ужасное автомобильное путешествие, а Фиби последнюю пару недель была в театральном лагере. И теперь, когда они снова встретились после такого долгого перерыва, они – и та, и другой – чудовищно нервничали.