— Вам известно, что картины, представляющие собой особую историческую ценность, запрещены к продаже за границу Российской Федерации без специального разрешения?

— Конечно, — кивнул Владимир Андреевич.

— Вы по-прежнему настаиваете, что в кейсе подлинные картины?

— Разумеется.

— Откройте, пожалуйста, чемодан.

— Да ради бога. — Козельцев отщелкнул замки, поднял крышку.

Таможенник повернулся к штатскому:

— Посмотрите, пожалуйста.

Тот достал из кармана лупу, склонился над картинами. Он долго рассматривал полотна, наконец выпрямился, спрятал лупу в карман.

— Это копии. Правда, самые лучшие из всех, что мне доводилось видеть. Но копии.

— Как копии? — Владимир Андреевич даже взмок. — Я не… — Он ошарашенно обвел взглядом присутствующих. — Постойте, там же заключение эксперта о подлинности есть. Мне его выдали на корабле. Я купил подлинники.

— Купил-то ты подлинники, — язвительно заметил стоящий у дверей Володя Паничев. — Вопрос в том, что ты привез домой.

Гриша Панкратов деловито присел за стол, принялся заполнять шапку протокола.

— Одну секундочку. — Катя открыла дверь соседней комнаты. — Зайдите, пожалуйста.

В комнату для досмотров вошел седоватый подтянутый мужчина. Козельцев узнал его. Это был Криштников. Один из самых дорогих копиистов в стране. Именно Криштников писал для Владимира Андреевича копии всех голландских миниатюр.

— Представьтесь, пожалуйста, — попросила Катя.

— Криштников Олег Евгеньевич. К вашим услугам.

— Кто вы по профессии?

— Копиист. — Мужчина посмотрел на понятых и специально для них пояснил: — Я пишу копии известных полотен.

Катя указала на Козельцева:

— Вы знаете этого человека?

Да, конечно. Это Козельцев Владимир Андреевич. Один из моих клиентов.

— Посмотрите, пожалуйста, полотна, лежащие в чемоданчике.

— С удовольствием. — Криштников склонился над кейсом. — Можно снять подрамники?

— Конечно.

Криштников ловко снял холсты с подрамников, улыбнулся:

— Хороши, правда? Эти копии я писал почти полгода.

— Для кого вы их писали?

— Для Владимира Андреевича. — Копиист кивнул на Козельцева.

— Спасибо, — кивнула Катя. — Подождите, пожалуйста, в соседней комнате. Наш сотрудник вас отвезет немного позже.

— Хорошо.

— Владимир Андреевич, — холодно спросила Катя, вновь поворачиваясь к Козельцеву, — каким образом эти копии попали в чемоданчик?

— Я понятия не имею, но это… Это… — Он вдруг запнулся.

— Как вы проходили таможенный контроль? — вдруг резко спросил Володя Паничев.

— Да не проходил я его, — упавшим голосом ответил Козельцев. — В том-то и дело. Через VIP-зал прошел. Ах, как купился! — Он покачал головой и засмеялся устало. — Как купился! Как дитя малое. А-а… — Владимир Андреевич выдохнул, опустился на стул.

— Вы признаетесь, что пронесли эти копии на борт с целью продажи оригиналов картин за границу? — спросила Катя жестко.

— Нет, конечно. Только, боюсь, это уже ничего не изменит. Впрочем… Позвоните Грише Ефимову. Он свел меня с этой сволочью.

— Обязательно позвоним, обязательно, — заверил Козельцева Володя Паничев. — Все проверим.

Владимир Андреевич усмехнулся. Он почему-то был уверен, что, если Ефимов и вспомнит Паню, то самого Паню им найти уже не удастся. Это была грандиозная комбинация. Тот, кто спланировал и осуществил ее, конечно же, предусмотрел исчезновение и Пани, и его таинственного приятеля-«офицера». Владимир Андреевич снова засмеялся.

— Как кинули! — пробормотал он. — Как пацана сопливого.

— Владимир Андреевич, вы признаете, что по вашему поручению в Энске из государственного музея была совершена кража картины Рембрандта «Спящая Даная»?

— Что? — У Козельцева глаза полезли на лоб от возмущения. — Ну, знаете. Вы еще скажите, что и ледниковый период мамонтам я устроил. И татаро-монгольское иго организовал.

— Значит, не признаете.

— Это чушь. Полная и беспросветная ахинея.

— Ладно, — кивнула Катя. — Посмотрим.

В комнату заглянул таможенник.

— Там репортеры. В зале. Толпа прямо.

— Какие репортеры? — не поняла Катя.

— Ну, из газет. С телевидения даже есть. Говорят, насчет какого-то Козельцева.

Катя хмыкнула, обвела взглядом присутствующих. Не то чтобы она злилась. Новость и правда остренькая. Но ведь можно было хотя бы не сегодня. Завтра бы сообщили. А спроси, кто слил информацию, промолчат. Пойди дознайся. На полиграфе можно проверять — ничего не покажет.

— Ладно, — сказала Катя. — Поступим так. Гриша, Володя, вы тут заканчивайте с протоколом. Потом быстренько выводите гражданина Козельцева на улицу. На вопросы репортеров не отвечать. А я пока распоряжусь, чтобы машину к входу подогнали.

— Хорошо, Кать, — механически кивнул Гриша и вдруг улыбнулся. — Мать, поздравляю. Такого зубра завалила. Тебе теперь прямая дорога в Москву.

— Расскажи это его друзьям, — Катя указала на Владимира Андреевича. Затем толкнула дверь и вышла в зал.

* * *

Первая ночь всегда самая трудная. Владимир Андреевич прочувствовал это на собственной шкуре. Именно в первую ночь приходит осознание того, что тебя больше нет. Для всего мира. Козельцев успел о многом подумать за эту ночь. Он уже понял, что никто не станет за него заступаться. Тот, кто организовал всю эту аферу, точно просчитал реакцию покровителей. В этой странной стране тебе могут простить убийство. Даже два. Могут простить воровство в грандиозных масштабах, но такую мелочь, как публичный скандал, не простят никогда. Побоятся, что репортеришки накинутся и на них. Заступаешься? Значит, тоже замешан. Рыло в пуху по самые уши.

Вот и все. Вот он и сел. Владимир Андреевич уснул только под утро. Разбудили его в восемь, принесли что-то очень странное в миске. Похожее на клейстер. А еще кусок сырого черного хлеба. Владимир Андреевич от еды отказался. В нем еще теплилась слабая надежда, что что-то переменится. Возможно, кто-то все же, несмотря на скандал…

В полдень грохнула, открываясь, дверь. Скучный сержант сказал протяжно:

— Козельцев, на допрос.

Как будто кроме него в камере еще кто-то был.

Владимир Андреевич кряхтя сполз с нар. Бока ломило. Понятно, кроватка-то не из испанского гарнитура.

В кабинете, куда его привели, сидел один из давешних оперативников. Володя Панкратов, вспомнил Козельцев. Та же женщина, Катя, и еще один оперативник. Широкоплечий, зато с разбитой мордой.