Анна оглядела стайку девочек, усевшихся легко и плотно на скамейке. Какие все красивые. Одеты как на картинке, все импортное. Обо мне говорят. Смотрят. Они знают… Что знают? Нет, я совсем свихнулась, что они могут знать?

Девочки, вытянув шейки, зашептались. Одна из них, закинув голову, громко рассмеялась.

– Девочки, вы не скажете?.. – Анна спрашивала и сама боялась услышать ответ. – В какой квартире жил… живет… Андрей Евгеньевич?

– А вам зачем? – подозрительно прищурилась самая хорошенькая, с круглым румянцем, в джинсах с наклейками, в ярком свитере. Девочки, роняя разноцветные тени, окружили Анну быстрым опасным кольцом.

– Я его знакомая, – сказала Анна. – Просто по работе, – поправилась она.

– По работе? – Хорошенькая тряхнула гривкой волос, полных ручного ветра, и враждебное кольцо мгновенно распалось. Девочка вдруг по-детски защебетала: – Идемте, идемте, я вам покажу. Мы ковер купили.

Умер или нет? Умер, умер… Она не понимает, ребенок.

– Кать, скорей выходи! Кать, выходи! Кать! – огорченно запели девочки.

– А! – надменно отмахнулась Катя. – Надоели!

Она шла перед Анной, легко поворачивалась на ходу, гибко выгибая спину, поглядывая на нее из-под полога колеблемых коротким ветром волос. – Сюда, сюда! – Она хитро манила Анну за собой и вела куда-то в темноту.

Дверь в квартиру была распахнута настежь. Анна вошла в нее, как втягиваются в сон, когда понимаешь, что все это только снится, но проснуться нет сил. Какие-то квадраты, темные, пустые. Первый этаж, даже ниже. Куда она меня ведет? В подвал? Нет, это только кажется, что квадраты. Сейчас я войду и увижу гроб и там… Андрей.

Анна остановилась на пороге большой, бело-освещенной комнаты. Взгляд ее приковал огромный стол. Каменела снежная скатерть сквозь наброшенный клей целлофана. Крупные прозрачные куски хрусталя нахватали по две-три сытых радуги. Выпячивались огромные, надутые сахаром помидоры, рдел влажный редис.

Запах копченостей, маринада, чеснока показался Анне запахом разложения и тлена. Поминки? Так и есть, на поминки попала.

– Мама! – оглушив ее, крикнула девочка. – Тут тетя к дяде Андрею! С работы. – Выкрикнув это, девочка, превратившись в зверька, звонко стуча коготками, одичало бросилась назад, взвизгнув на бегу: – Куда? Туфли разуйте!

– Проходите в залу! – услышала Анна крепкий голос.

Анна покорно скинула туфли и осталась стоять на пороге комнаты. Из столба взбаламученного света вышла кудрявая женщина в туго натянутом трикотажном платье. Вся она была выкроена из одной цельной мышцы. Ее тело под пестрой тканью разом оживало при каждом движении. Платье плотно обтягивало ее округлый живот и нежную альковную ямку под ним.

– Вы кто, его жена бывшая? – Женщина, блестя глазами, оглядела Анну.

– Он… жив? – еле выговорила Анна.

– Тут он, за углом. – Женщина загадочно скосила глаза и усмехнулась.

– Как за углом?

– Тут, рядом. Да вы садитесь.

Женщина с ловкостью циркачки одной рукой подняла стул, нарушив их симметричный строй, и со стуком поставила его посреди комнаты. Лицо ее вдруг осыпали осенние веснушки, крепкие, как шляпки гвоздей.

– Извините, – прошептала Анна, – я видела, как он упал…

– Ничего. Спину только отшиб, – усмехнулась женщина. – Чего им, алкашам, сделается?

Она стояла и смотрела на Анну прямым, негнущимся взглядом.

– Тома меня зовут. Тамара. А вы садитесь.

Анна опустилась на стул посреди комнаты.

– Он мне про вас говорил, – победительно сказала Тамара. – Вас Анютой зовут. Я тоже гляжу – красивая! И чего им, мужикам, надо?

«Значит, он жив, – омертвело подумала Анна. – Просто я его никогда не увижу».

– Я… я пойду, – с трудом выговорила она.

– Да вы сидите себе, не стесняйтесь. – Женщина белой, тоже в крепких веснушках рукой удержала Анну за плечо. – Вы чего? Повидать его хотите? Так вы мимо прошли. Ларек зеленый видали? Он там пивом торгует.

– Пивом? – бессмысленно повторила Анна. – Как… пивом?

Тут из высоких дверей, колыхаясь, выплыла непомерных размеров старуха в байковом платье, по края налитая водой.

– Ноги ломит. Отстегнуть бы их, да, куда положить, не знаю. Стена сырая, – вздохнула животом старуха.

– У тебя не комната – Госдума, – весело откликнулась Тамара. – Потолки четыре метра, чего еще надо?

– А пол кривой, – с давней обидой колыхнула чревом старуха. – Бутылку положишь – катится. А щели какие? Того гляди, нога провалится. Не желаю я. Я снова на кухне спать буду, Томка, вот так.

– Спи, – равнодушно сказала Тамара, – надоело мне. Гости уйдут, ложись хоть на стол.

– Хоронишь меня, Тамарка, хоронишь. Сорок лет отработала, не нужна стала! – прорыдала животом старуха. Но для виду. Она глядела на Тамару с упоением гордости, любуясь ею. – Не буду на кухне спать, Катька меня отравит, газ откроет.

– Анфис, Анфис, – откуда-то появилась еще одна старушка, совсем маленькая, сухостью напоминающая воблу, плоско отливая медной чешуей, – ты говорила, больше бери, а я взяла миску и зараз съела. Такой засол… Секрет, что ли, знаешь, или капуста такая попалась, еще молодая?

– Может, соль хорошая, – на нижних нотах прогудела Анфиса. – У Томки моей кубик лежал на тумбочке. Томка говорила, соль это. А у меня как раз соль кончилась. Капуста стояла нашинкованная. Томка этот кубик в тряпку и пестиком его, пестиком. Да, Томка? Еще сказала: «Во! Как хрусталь звенит». – Старуха с удовольствием несколько раз подняла и опустила пудовую руку.

«Так это кристалл! А она его пестиком! – обмерла Анна. – То-то Лапоть все говорил про капусту. Боже мой! В капусту затолкала…»

– Скоро гости, мама, – сердито сказала Тамара. – А вы тут не знаю что.

Анфиса обхватила руками живот и утекла за дверь, с восхищением оглянувшись на Тамару. Плоская старушка, поблескивая и треща чешуей, торопливо исчезла за ней.

Анна услышала ровные, но какие-то полые, облегченные шаги. Все в ней сжалось, остановилось, дыхание кончилось.

Вошел Андрей. Анна смотрела на него, видела, что это он, но сердцем не узнавала его. Нет, это не он. Хотя такой же, как прежде, как раньше, как тогда… И кожа такая же свежая, будто новая, и губы слишком красные.

Глаза!.. Вот что нельзя ни узнать, ни принять. Прежде они хранили тайну недоступной подводной глубины. Сейчас Анна увидела их плоское сухое дно. Глаза были выпиты. И это жалкое незнакомое выражение рта…

Вдруг в лице его мелькнул откровенный испуг. Он увидел Анну. В сумке унизительно звякнули бутылки.

– Здравствуй, – хрипло сказала Анна. – Вот… Зашла.

– Чего ж красного не взял? Женщины будут, – недовольно сказала Тамара, заглянув в сумку. И мышца, из которой было цельно выкроено ее тело, жестко напряглась. – А шеф и вовсе только коньяк в себя льет. Для тебя ж стараюсь!