– Значит, это вы сби… ли Сашу? – Анна забыла про шприц. Неловко надавив локтем на его колено, наклонилась к Лаптю, вглядываясь в его лицо.

– Нет! – надрывно и отчаянно снова выкрикнул Лапоть. – Не я! Да не я же!

Тыльной стороной руки Лапоть ловким движением неожиданно выбил из руки Анны шприц, и тот, звякнув, покатился по ковру.

– Господи, – простонала откуда-то из угла Катерина Егоровна.

Лапоть, отклонившись от спинки дивана, протянул к Анне дрожащие руки, а широко открытые глаза молили поверить, отмыкались, давая проникнуть до дна.

Анна почувствовала: он не лжет. И Лапоть слабо и недоуменно улыбнулся, словно удивившись, сколько сил понадобилось, чтобы протянуть к ней руки, тоже понял: она поверила.

– Конечно же нет, Анна, милочка, смешно даже… – Голос его окреп. Он говорил теперь как обычно, быстро и вертляво. – Вот бумажки спер, ну, вы знаете, о чем я. Рукопись, рукопись… Было такое, не отпираюсь. Уж очень была нужна. Думал, сделаем новый, имею в виду кристалл, и все наладится. Да поздно схватился. Скис Андрей, выдохся, не знаю, что с ним случилось. А такое, что вы подумали… нет. Такое не поручалось. Мне что помельче. Достать, раздобыть, комнатушку снять… – Голос его начал угасать, слабеть. Он побледнел, борясь с дурнотой. Его серое лицо сливалось с сумерками, белели губы, словно по ним мазнули известкой. – И не он, – замирая, прошептал Лапоть. Он смотрел на нее, изо всех сил стараясь не отвести взгляд. – Андрей тут ни при чем…

Но Анна почувствовала: в дрогнувшем голосе Лаптя пропала убедительность. Она уловила рябенькую фальшивую нотку.

Рука Лаптя, обессилев, упала, его короткое тело осело вниз. Что ей померещилось, послышалось? Он не в себе, бредит. Анна поняла: ей никогда не откроется эта тайна. Ей и подступиться к ней не дано. Нет, нет, лучше не думать.

Голова Лаптя запрокинулась на подушки, и беспокойный взгляд опять поймал чье-то кружение под потолком.

– Тесно тебе тут летать, тесно, – забормотал он в удушливой тоске. Невидимый собеседник опять появился где-то высоко, глаза Лаптя неотступно следили за ним. – В чем я виноват? За что-о? Столько веков, и все по-разному, и все снова и снова. Так верно служил, преданно.

И вдруг разом все лопнуло! Значит, что? Хозяин подыхает, вот что! Хрен с ним, с хозяином. Кто он без кристалла? Да никто. Пусть подыхает. Но я-то, я! Меня-то за что? Ведь за собой тащит!..

Голос его слабел, он засыпал с открытыми глазами, но невидимый собеседник что-то неслышно шепнул или просто сделал знак. Лапоть вздрогнул.

– Привык к вечности, к ней легко привыкнуть… – как-то почти стыдливо шепнул он, и опять, прерываясь, зазвучал его голос. – Согласен исчезнуть. Но на время, учтите. А навсегда – фигушки, ни за что! Не согласен!

Он скомкал руками плед.

– Кристалл! – вдруг с неожиданной силой завопил он. Выгнулся дугой, упираясь затылком в подушку. – Вон, вон! Вижу! Кристалл! Кому отдала кристалл, дура? Старуха его пестиком толчет, капусту солит! Вечность в капусту затолкала!..

– Опять про капусту проклятую, – еле слышно выдохнула Катерина Егоровна. По свежему колебанию воздуха у себя за плечом Анна догадалась, что она перекрестилась.

– Стой! Стой, говорю! – Лапоть вдруг выпрямился, опираясь позади себя руками о постель. Припаялся взглядом к Анне. – Погоди, погоди! Ты что это? Светишь?! А-а!.. Так я еще, когда по телефону с тобой говорил, увидел. И не поверил, кретин, недоносок! Подумал – быть не может! Вот оно! Вот оно! У-у… – по-звериному завыл он. – Погаси! Погаси себя! А я-то, раззява, идиотина, кристалл оживлял, за бумажками гонялся, а тебя, тебя – проморгал, проглядел. Всего-то пришибить тебя, курву! Как увидел, светишь, сразу пришибить. И все бы спас – и себя, и хозяина. Не могу, душит… – Крик густел в нем. Он шевельнул плечами, но руки, неподвижные уже, лежали омертвело. – Придушить. Шея тоненькая…

Травянистая длинная слюна текла по его подбородку. Глаза его меркли, все живое откатывалось вглубь и там гасло. Он весь оползал, неловко запрокидываясь навзничь. Внезапно зрачки его сверкнули металлическим блеском и закатились. Рот косо провис, лицо обмякло.

– Помер. Царство ему Небесное, – громко сказала Катерина Егоровна. Анна вздрогнула и оглянулась. Лицо Катерины Егоровны было все залито слезами. Видно, она давно и беззвучно плакала.

С неожиданной силой она отстранила Анну. Наклонившись со стоном, своими древними руками с дрожащей бережностью взяла голову Лаптя с двух сторон и аккуратно уложила ее на середину подушки. Ее крепкая рука на миг повисла над его широко и тускло раскрытыми глазами. Рука дрожала, не в силах опуститься и закрыть веки, и Анне показалось, что с этой темной натруженной руки сыплется мелкая земля на неподвижное лицо.

– Прибрал Господь… – Катерина Егоровна с силой прижала ему веки. С закрытыми глазами лицо Лаптя показалось Анне незнакомым, с него сошло вечное выражение озабоченности, страх не поспеть, не угодить, мелкое крошево забот. – Помоги положить сыночка моего, пока тепленький, – ровным голосом, не поворачиваясь к Анне, попросила Катерина Егоровна.

Но Анна застыла, как в столбняке, обомлев от этой высокой простоты разговора со смертью. Катерина Егоровна постояла некоторое время, качая головой, потом сама надавила на колени, распрямляя ноги. Одну за другой, не торопясь, подняла руки, согнула в локтях и уложила крестом на груди. Только тут Анна расслышала голос Катерины Егоровны, негромкий, убаюкивающий, слова лились и лились.

– …Чистенький ты был, как стала тебя в корыте мыть. Лопотал ты, прости господи, по-цыгански, что ли. А глазенки у тебя так и глядели, так и глядели. Чей ребенок? Никто не знает. На вокзале потерять ребенка хуже нет. Одежку твою стала стирать, а она хоть и импортная, потому как один бархат да шелк, а от нашего мыла вся расползлась. Купили мы тебе с покойником Ваней в «Детском мире» и штаны, и рубашечку, все справили и сдали в милицию. А сами стали терзаться, может, зря не оставили. И братец мой, адмирал, говорит, чего же вам с Ваней без детей-то? Воспитайте себе под старость опору. А как взяли мы тебя, так и стал болеть мой Ваня, вскорости и помер. Так и жила. Хорошо, братец помогал. Имечко тебе дали какое! Георгий. И в документе так записали под номером. Велел себя Эдиком звать, пусть, а мне ты Георгий, так и в молитвах помяну. А не прижился. Опутанный ты был, не свой… Потому и дрожала над тобой, и любила пуще родного.

Катерина Егоровна, говоря все это, ловко и ладно оправила постель. За плечи приподняла и уложила уже совсем удобно неподвижное тело. На тумбочке около кровати было теперь чисто и пусто. Чемоданчик Анны стоял на полу.

– Иди, девушка, – махнула на нее рукой Катерина Егоровна. – Не надо тебя. – Однако, подумав, повернулась к Анне и вдруг поклонилась ей неспешно и низко. – Спасибо вам, доктор. Не беспокойте себя. Мы знаем, все сделаем…

– Валя, Валюша моя! – вдруг тонким голосом с повисшими слезами выкрикнула Катерина Егоровна. – Помер сыночек мой, помер!