Алена подошла к окну – ее никто не остановил, –протянула руку сквозь прутья решетки и приоткрыла форточку. Отчего-то жаркостало, так жарко… И устала она сегодня просто до крайности.

– Он умер оттого, что его самое страстное желание сталоневыполнимым. Больше всего на свете Сухаренко мечтал сделаться президентом.Мечтал страстно, и его соратники по «Верной силе» старательно поддерживали внем эту мечту. Кто знает, может быть, они и начали бы его выталкивать вверх навыборах 2004 года, а уж к 2008-му непременно. Но ведь, согласно ходу часов, унего на исполнение самого заветного желания было только два месяца… Вот иостановились часы. Как и у всех остальных.

«Остановились! Остановились!» – кричал несчастный, бросившийсяс первого этажа и убившийся до смерти. И Поливанов спрашивал время перед тем,как выдернул нож из своей страшной раны. И тот, кто бросился под трамвай,что-то говорил о часах.

Теперь понятно, почему.

Она зажмурилась, вспоминая яму посреди Щелковского хутора.Почему Сухаренко пришел именно туда? Почему заполз под эти листья, зарылся вних, чуя приближение смерти? Только ли потому, что это были осиновые листья, аосина – дерево предателей? Или он просто устал от всеобщей ненависти инадеялся, что здесь, в этой яме, его никто и никогда не найдет? Не скажет:«Туда тебе и дорога»? Может быть, ему стало нестерпимо. Что на него все всегдасмотрят с ненавистью и презрением, вот он и попытался спрятаться от этихвзглядов?

Никто не знает…

– Но раз он умер, – вдруг сказала Света, и лицо еепорозовело от радостной надежды, – я уже не умру, да? И больше никто изнас не умрет? Опасности больше нет?

– Конечно, нет! – бодро воскликнул Денисов.

А Богачев не сказал ничего. Он смотрел на Алену, как будтоне знал ответа и хотел, чтобы этот ответ подсказала она.

«Конечно, нет!» – чуть не воскликнула и Алена, но словазамерли у нее на губах.

Наталья Самойлова! Наталья Самойлова умерла, хотя в этовремя ненавидимый ею Сергиенко уже был убит!..

– Доктор, – пробормотала Алена. – А ваши часымогут идти назад?

Он отвел глаза.

(На этой странице дневника вклеена газетная вырезка).

«В ОБЩИНЕ СЕСТЕР МИЛОСЕРДИЯ КРАСНОГО КРЕСТА ИМ.ГЕНЕРАЛ-АДЪЮТАНТА М.П. ФОН КАУФМАНА (Петербург, Верейская улица, дом № 8)

– постоянный прием лиц, желающих подготовиться к уходу забольными и ранеными.

Принимаются исключительно лица, окончившие не менее шестиклассов гимназии, полного курса института или епархиального училища. Желающиедолжны предъявить:

– прошение

– свидетельство об окончании курса

– свидетельство о политической благонадежности

– метрическое свидетельство

– вид на жительство

– фотографическую карточку.

При поступлении здоровье свидетельствуется врачом(принимаются исключительно вполне здоровые). Возраст от 17 до 45 лет.

Обязательное общежитие. Проживание бесплатно, только припоступлении требуется единовременный взнос в 25 рублей, которые не возвращаютсядаже в том случае, если поступающая оставит общину через несколько дней.Пригодность к деятельности сестры милосердия определяется в течение месяца.УСПЕШНО ОКОНЧИВШИЕ ИСПЫТАНИЕ ОСТАЮТСЯ В РАСПОРЯЖЕНИИ ОБЩИНЫ НА ВСЕ ВРЕМЯВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ ДЛЯ ОТПРАВКИ, ПО МЕРЕ НАДОБНОСТИ, НА ДАЛЬНИЙ ВОСТОК [19].

Носильное белье, обувь и платье для отпуска всегда должнобыть свое. От общины выдается полное содержание, форменное обмундирование исмена белья.

При отправке на войну все форменное обмундирование делаетсяза счет общины и ежемесячно выдается по десяти рублей на мелкие расходы приготовом содержании.

Поступающие должны подчиняться всем правилам общества».

Вот все и кончено. Уезжаю завтра в Петербург, на курсы. Апотом, надеюсь, попаду и в действующую армию. Если понадобится, призову напомощь все старые связи отца, чтобы добиться этого.

Смешно… я поступаю совершенно как мужчина, у которогоразбито сердце, и он хочет поскорее свести счеты с жизнью! Ну что ж, я вомногом и раньше хотела уподобляться мужчинам, быть вровень с ними умом илогикой… женской логикой! Так какая, интересно знать, логика, мужская илиженская, привела меня на край того обрыва, с которого я готова сорваться?Ответа на этот вопрос я не могу дать. А впрочем, это и неважно!

Дневник с собой не возьму – если там придет охота писать,начну новый. Этот спрячу в старый тайник, который показывал мне отец. Смешно,от кого я хочу прятать свои записи? От Павлы, что ли? Или боюсь, что…

Дальше зачеркнуто.

Ладно, прощай, прежняя жизнь! Может быть, я еще пожалею…Нет, главное – не оглядываться ни на что. Ни на кого! Может быть, я не вернусь.Что тогда подумает…

Зачеркнуто.

Почему-то нынче взбрели на ум и нейдут из памяти последниестроки из письма, которое удалось прочесть таким странным, таким диковиннымобразом. Помню, как трепетала раскаленная бумага с четкими огненными строками…Письмо удалось прочесть благодаря мне!

О господи, уж не донеслось ли до меня эхо моего былоготщеславия?!

Ну, разве что самое отдаленное эхо…

Мне кажется, все это происходило не месяц назад, а поменьшей мере год, в течение которого я совершила некий долгий путь из цветущегосада в выжженную пустыню. Обретенное спокойствие и холод души стоили мнедорого. Забыто все, кроме выспренних – и в то же время неуклюжих строк, которыееще тогда, помню, заставили сжаться и затрепетать мое сердце. Теперь-то итрепетать уже нечему… а потому – а потому «забудьте поскорее меня, васнедостойную, счастье свое упустившую…».

Забудь меня, как я забыла тебя!

На этом записи в дневнике Елизаветы Ковалевскойзаканчиваются.