в областном краеведческом музее, когда стал его директором, и несколько изменилось только с переходом в педагогический институт, поскольку теперь в его распоряжении оказывались еще и студенты-практиканты. Последнее было тем более кстати, что Куратова, как то можно было предвидеть, в конце концов потянули к себе лабиринты. Я уже говорил, что человеку, изучающему Север, а тем более живущему на Севере, мимо лабиринтов пройти так же невозможно, как странствующему рыцарю — мимо пещеры дракона, в которой содержится очередная дюжина плененных им принцесс. Обследовав берега Белого моря, Куратов перебрался на Соловецкие острова и в продолжение нескольких летних сезонов, еще до того как я высадился на Терский берег, обошел их, старательно нанося на план все, что обнаружил на этих берегах. Маршруты преследовали на первых порах самые что ни есть утилитарные цели: проверить сохранность и правильность того, что в свое время нашел и описал здесь Виноградов. Но проверка принесла достаточно обильный «улов», значительно пополнив список уже известных памятников новыми.

Ну а когда все это было выполнено, следующим шагом археолога вполне естественно было сделать то, что безуспешно пытались осуществить его предшественники — найти на Соловецких островах следы поселений древнего человека, а под каменными кучами остатки захоронений.

Вот почему тем летом, которое я опять провел на Терском берегу, лишь под конец побывав на Анзерском острове, чтобы увидеть комплекс с лабиринтами на мысу возле Петровской губы, Куратов со своей экспедицией отправился на Большой Заяцкий остров и там занялся разборкой одной из каменных куч в кольце лабиринтов…

На этот раз, чтобы получить окончательный, не вызывающий сомнений ответ и избежать ошибки, археологи постарались предусмотреть все. Каменную кучу выбирали долго и придирчиво. Она должна была находиться среди других таких же, не отличаясь от них ни размерами, ни формой; черная корка лишайников, покрывающая внешнюю поверхность камней, должна была свидетельствовать, что камни никто не трогал… Разбирали насыпь не торопясь, осматривая каждый камень, зарисовывая и фотографируя их положение. Наконец добрались до основания кучи — и ничего не нашли. Тогда решили разбирать дальше, углубляясь в галечник, на котором и была воздвигнута насыпь. И не напрасно. Примерно на глубине полуметра от поверхности археолог заметил темное пятно: немного песка, пронизанного тленом, как бы от давно сгнившего дерева, мелкие угольки — и кусочек обожженной кости.

Кость оказалась человеческой. Это подтвердили специалисты. А вместе с ней лежали куски колотого кварца, совсем такие же, как те, что я собирал на стойбищах неолитических охотников и оленеводов Терского берега. Каменные кучи в кольце лабиринтов были действительно погребальными памятниками.

И неподалеку от них, на восточной оконечности Большого Заяцкого острова, Куратов обнаружил такие же россыпи колотого кварца, а среди осколков — один кварцевый скребок…

Куратов достал из стола большую картонную коробку и высыпал на стол груду кварцевых отщепов. Одного взгляда для меня было достаточно, чтобы среди них отметить два пирамидальных ядрища, похожих на те, что я находил на Терском берегу. Скребок в отличие от известных мне был не боковой, узкий, а более округлый — тип, который встречался мне на Терском берегу, но нечасто.

Куратов не решился назвать место находки стоянкой, потому что привык находить древние поселения с черепками и с орудиями, сделанными из кремня; кварцевые орудия встречались на южном побережье Белого моря довольно редко. Между тем находки говорили, что здесь было самое настоящее стойбище, на котором человек жил время от времени и даже изготовлял орудие из кварца. Отщепы, положенные под каменную насыпь вместе с остатками кремации, свидетельствовали, что каменные кучи — а стало быть, и лабиринты — создавали люди, пользовавшиеся кварцевыми орудиями, то есть приплывавшие сюда не с южного или восточного побережья Белого моря, а, вероятнее всего, с западного — карельского, или с северного — терского.

Находки Куратова были действительно открытием, очень важным хотя бы потому, что резко сужали поиски строителей лабиринтов среди представителей других археологических культур. Эти люди должны были пользоваться кварцевыми орудиями и быть «морским народом», не боявшимся пускаться в далекие и опасные плавания. Предки саамов, обитатели летних стойбищ Терского берега, таким требованиям не отвечали: ничто не указывало, что они были мореходами или занимались сколько-нибудь активным промыслом на море. Единственно, кто действительно мог претендовать на эту роль и обладал обоими признаками, были загадочные обитатели стоянки Востра — первого доисторического поселения, встреченного мною на Терском берегу.

Собственно говоря, подобное решение напрашивалось с самого начала — так это стойбище было не похоже на все остальные. Еще в первый раз меня поразило на нем обилие очагов, их размеры, позволяющие говорить о значительно больших размерах жилищ, чем те, что я находил на летних стойбищах протосаамов, а главное — почти обязательное присутствие на земле возле каждого очага от одного до трех наконечников гарпунов, сделанных из сизоватого шифера и роговика. Точнее, то были не сами наконечники, а их каменные жальца, которыми оснащались наконечники поворотных гарпунов, совершенно необходимые для охоты на зверя в открытом море.

Конструктивное преимущество поворотного гарпуна перед обыкновенным заключается в том, что такой наконечник, глубоко вонзающийся в тело животного, соединен напрямую не с гарпуном, а с лодкой или с поплавком при помощи длинного линя. Древко же гарпуна, освобождающегося от наконечника во время рывка раненого животного, подтягивается охотником к лодке и оснащается другим наконечником для нанесения нового удара. Таким образом, гарпун оказывается не снарядом, а «орудием», с помощью которого выбрасываются в зверя наконечники, как стрелы из лука.

Изобретение поворотного гарпуна произошло довольно давно, совершив революцию в морском охотничьем промысле.

С удивительной быстротой поворотный гарпун распространился по побережьям северных морей, везде, где процветал промысел на морского зверя. Долгое время археологи считали его изобретателями берингоморских эскимосов, однако находки на мысе Востра показывали, что на Белом море наконечник поворотного гарпуна был известен по меньшей мере на полторы-две тысячи лет раньше, чем на Чукотке…

Люди, собиравшиеся на мысе Востра, были многочисленны, держались сплоченно, образуя обширный поселок. Потому ли, что чувствовали себя здесь не совсем безопасно в отличие от предков саамов, выходивших на берег небольшими группами? Впрочем, подобное одновременное скопление очагов на одном стойбище можно было объяснить и спецификой морского промысла, поскольку для удачной охоты требовалось много судов и еще больше гребцов на каждое судно.

Сезонный поселок на мысе Востра существовал долго, только так могло накопиться вокруг очагов такое количество потерянных или выброшенных предметов. А вот погибло оно в одночасье и скорее всего от какой-то эпидемии или стихийного бедствия. Только так у очагов