Шейла Роджерс хотела умереть одна.

Но он был рядом, в этой комнате. Она чувствовала на лбу руку, от которой исходил холод. И когда жизни уже почти не осталось, Шейла с трудом выдохнула последнюю просьбу:

— Пожалуйста… уйди.

Мы не обсуждали то, что видели, и в полицию сообщать не стали. Но я содрогался, представляя парализованного человека, заключенного пожизненно в пустой комнате, без книг, телевидения или радио, и вынужденного непрерывно смотреть на одни и те же старые фотографии. Если бы это был не Луис Кастман, то его стоило бы пожалеть. И еще я думал о том человеке из Гарден-Сити, который выстрелил в Кастмана, а потом сбежал. Это предательство, наверное, оставило худшие шрамы в душе Тани, чем те, что были на лице. Интересно, думает он о ней до сих пор или просто взял и вычеркнул из памяти — так, будто она никогда не существовала? Или, может быть, Таня является ему во сне? Вряд ли…

Я гадал об этом не только потому, что меня потрясла Танина трагедия, и не из простого любопытства. Это помогало мне не думать о Шейле, о том, через что она прошла. О том, что с ней сделал Кастман. Я напоминал себе, что Шейла была не более чем жертвой: ее похитили и изнасиловали. Даже хуже чем изнасиловали. Она ни в чем не виновата, и никак иначе оценивать ее прошлое нельзя. Но эти очевидные истины казались мне какими-то неубедительными. И я ненавидел себя за это.

Когда Крест остановил фургон возле моего дома, было уже четыре утра.

— Ну, что ты думаешь? — спросил я.

Крест задумчиво почесал щетину на подбородке:

— Как там Кастман сказал в конце? Типа «это навсегда». А знаешь, ведь он прав.

— Ты из опыта знаешь?

— В общем, да.

— Ну и?..

— Похоже, Шейлу настигло ее прошлое.

— Значит, мы на верном пути?

— Возможно.

Открыв дверцу кабины, я обернулся:

— Что бы она ни сделала — она или кто-нибудь другой, — остается навсегда. Но это еще не значит, что Шейла виновата.

Крест молча смотрел в окно. Не дождавшись ответа, я вышел, и он уехал.

* * *

На автоответчике меня ждало сообщение. Удивившись, я посмотрел на индикатор времени: звонили в 23:47. Поздновато. Может, кто-то из родственников?

Нажав кнопку, я услышал молодой женский голос:

— Привет, Уилл!

Голос был незнакомый.

— Это Кэти. Кэти Миллер.

Я застыл от неожиданности.

— Много воды утекло, да? Слушай, я… извини за поздний звонок… ты, наверное, уже спишь. Короче, ты не мог бы перезвонить мне сразу, как только получишь сообщение? В любое время, мне все равно. Я… ну, в общем, мне очень нужно поговорить с тобой кое о чем.

Она оставила свой номер.

Я не мог прийти в себя от изумления. Кэти Миллер, маленькая сестренка Джули. В последний раз, когда я ее видел, ей было лет шесть или около того. Я невольно улыбнулся, вспомнив, как однажды четырехлетняя Кэти спряталась за отцовским чемоданом и выскочила оттуда в самый пикантный момент: мы с Джули едва успели прикрыться одеялом. Мы тогда хохотали как ненормальные.

Малышка Кэти Миллер…

Ей сейчас семнадцать или восемнадцать. Даже не верится. Я знал, как смерть Джули подействовала на нашу семью, и мог понять, что чувствовали мистер и миссис Миллер. Но о том, что это значило для маленькой Кэти, я никогда всерьез не задумывался. Неожиданно мне пришло в голову, что та сцена, после которой мы с Джули хохотали, натягивая на себя одеяло, произошла в подвале. Мы резвились на той кушетке, где Джули нашли убитой.

Зачем, после стольких лет, я понадобился Кэти?

Может, она просто хотела принести соболезнования, хотя это было бы странно. По многим причинам, не последняя из которых — время звонка. Я снова прослушал сообщение, ища какой-нибудь подтекст. Вроде бы ничего нет. Она просила звонить в любое время. Но на часах было четыре утра, и я падал от усталости. Что бы там ни было, это пока подождет.

Я забрался в постель, вспоминая последнюю встречу с Кэти Миллер. Нашу семью попросили не показываться на похоронах Джули. Мы подчинились. Однако два дня спустя я сам пошел на кладбище и сел возле свежей могилы. Я ничего не говорил и не плакал, не испытывал и никакого чувства утешения. Просто сидел. Вдруг подъехал белый «олдсмобиль» Миллеров, и я поспешил спрятаться. Однако, оглянувшись в последний момент, успел встретиться взглядом с маленькой Кэти. В ее лице была странная отрешенность, какое-то глубокое, не по годам, понимание происходящего. На нем отразились одновременно печаль, ужас и, пожалуй, жалость. Я ушел с кладбища и с тех пор ни разу не видел Кэти. И не разговаривал с ней.

Белмонт, штат Небраска

Шериф Берта Фарроу повидала в своей жизни всякое. Любая сцена убийства достаточно неприятна. Но по общему количеству тошнотворных деталей вроде разбитых черепов, сломанных костей и разлитой крови трудно найти что-нибудь более впечатляющее, чем старая добрая автокатастрофа. Например, лобовое столкновение с грузовиком, выехавшим на встречную полосу. Или когда машина разламывается пополам, от бампера до заднего сиденья, врезавшись в дерево. Или кувыркается с бешеной скоростью, наехав на боковое ограждение. Страшно и трагично.

Однако это мертвое тело представляло собой гораздо более жуткое зрелище, хотя крови почти не было. Судя по лицу женщины, искаженному ужасом и отчаянием, она умерла в страшных мучениях. Берта Фарроу смотрела на переломанные пальцы, искалеченную грудную клетку и многочисленные кровоподтеки и понимала, что к этому привело не обледенение дорожного покрытия, безалаберность водителя, переключавшего радиоканалы на восьмидесяти милях в час, или пьянство за рулем. Это совершил человек — своими руками и намеренно.

— Кто ее нашел? — спросила Берта своего помощника Джорджа Фолкера.

— Сыновья Рандольфа.

— Которые?

— Джерри и Рон.

Берта прикинула в уме: Джерри должно быть лет шестнадцать, Рону — четырнадцать.

— Они гуляли с Джипси, — добавил помощник. Джипси звали немецкую овчарку Рандольфа. — Он унюхал.

— Где сейчас мальчики?

— Дейв отвез их домой. У них вроде бы шок. Я снял показания — оба ничего не знают.

Берта кивнула. Рядом с визгом затормозил фургон, и из него выскочил Клайд Смарт, медэксперт округа.

Берта успокаивающе махнула рукой:

— Не гони, Клайд. Она никуда не спешит.

Джордж усмехнулся.

Смарту было уже под пятьдесят. Он почти двадцать лет проработал бок о бок с Бертой и давно привык к ее шуточкам. Подбежав, эксперт взглянул на тело, и лицо его побелело.