нужно заниматься. Думаешь, легко с твоими первыми и вторыми?

Мой отец, смотря в потолок, задумался и потёр подбородок.

— Ладно… — сказал он. — Ты поел?

— Тебя дожидаюсь, — сказал я.

— Так… так… Давай-ка попьём чаю с вареньем и хлеб с колбасой съедим, а обед уничтожим вместе с мамой… А она поела?

— Не успела, — соврал я. — Для неё институт — первое, а еда — второе. Не то что для тебя.

— Что-о? — прикрикнул отец.

— Давай пить чай, — сказал я.

Мы молча попили чаю с хлебом и колбасой, которую принёс отец. Он всё о чём-то думал, вздыхал, потом улёгся на диван читать «За рубежом».

Когда пришла мама, он, подлизываясь, сказал:

— Ну как французский, Ириша? А мы вот ждём тебя с обедом. Мы чаю попили…

Мама не стала с ним разговаривать, она ушла на кухню. Отец пожал плечами и растерянно улыбнулся, когда она там захохотала. Я молчал.

Мама разогрела бульон и принесла его в комнату. Отец накрыл стол. Я первым уселся за него.

— Мясо оставим на завтрак, — сказала мама, — оно немного недоварено. Я, между прочим, очень люблю мясо с петрушкой.

Я замер.

— Сыроватое даже полезней, — сказал отец, и я успокоился.

Мама налила всем бульон.

— Хорошо, что пена не снята. В ней много белков, — заметил отец, — а кожура от лука сообщает приятный цвет…

— Прекрасный бульон! — Мама закрыла глаза от удовольствия.

Я прикусил губу: бульон был без соли.

Отец расспрашивал маму про институт, чего никогда раньше не делал, и шутил. В общем, после первого он и мама совсем помирились. Потом мама принесла сковородку со вторым.

— Вообще-то, можно обойтись без второго, пока ты здорово занята. Долгое это дело, а вот без первого я не могу. Не могу, и всё… — виновато заявил мой отец.

— Ну нет, — сказала мама, — без второго нельзя. Такая вкусная рыба, и картошечка запеклась…

— Это самая вкуснота, когда рыба не чищена! «По-рыбацки» это называется… — сказал мой отец. — Как будет по-французски «это жизнь»?

— Се ля ви, — ответила мама, а я, разозлившись на себя, заворчал:

— Разве это се ля ви? И рыба не очищена, и всё без соли…

И тут отец забушевал:

— Значит, человек забыл положить соли, а ты ворчишь, как старик! Подумаешь! И это вместо того, чтобы помочь маме и не болтаться во дворе. Тебе лень сходить в домовую кухню, а она учится, и работает, и ещё готовит первое и второе, причём вкусные! Лентяй! Я из-за тебя вчера ел хлеб с солью! Я в твои годы…

— Ну что особенного, Вова, в спешке всё бывает. Возьми и посоли. Папа не виноват, — сказала мама.

Я чуть не рассмеялся.

— А для тебя в рыбе важна не соль, а фосфор!.. — продолжал бушевать отец. — Решил задачки?

— Я все уроки сделал! — сказал я.

— После обеда проверю… А не нравится такой хороший обед, можешь вылезать из-за стола!

— А рыбу нельзя есть ножом. Эх ты! — сказал я, вспомнив заметку из «Книги о вкусной и здоровой пище».

— А я буду каждый вечер проверять тебя по арифметике, — обиделся отец, но перестал есть рыбу ножом.

Мама засмеялась и сказала моему отцу:

— Спасибо.

И он тоже сказал:

— Спасибо.

А я ничего не сказал.

Я думал о том, что мои поварские дела раскроются рано или поздно, но это не беда. Главное — я буду варить обед, мама спокойно окончит институт, а отец получит своё первое, без которого никак не может. Не может, и всё. Такой уж он у нас человек.

Морозные дни

В декабре в нашем городе стояли сильные морозы, и мы, младшеклассники, не ходили в школу.

Настроение у меня было весёлым и чуть-чуть праздничным. Морозные дни казались мне настоящими днями каникул. Три дня, не вылезая из кровати, я читал номера «Огонька» за прошлый год.

На четвёртый день я решил позаниматься, но никак не мог сосредоточиться. Меня всё отвлекало: альбом с марками, значки, приёмник, сломанная клюшка и даже морозные узоры на стёклах. Я просто пожалел, что нам нельзя ходить в школу. На уроках хоть занимаешься и ничего тебя не отвлекает. Странно всё-таки! В Антарктиде бывает восемьдесят градусов, и то ничего — работают люди. Прямо на улице. А нам нельзя ходить в тёплую школу.

«А что, если… — Я спрыгнул с подоконника, хлопнув себя по лбу. — Вот это мысль! Как я раньше не догадался!»

Я быстро оделся и, перекинув портфель через плечо, выбежал на улицу. На улице было тихо-тихо. Деревья стояли белые, кудлатые и покачивались из стороны в сторону.

Я думал: «Вот это да! Вот это мороз!.. Всё равно пойду в школу. Просижу в классе четыре урока и выучу грамматику. Потом напишу сочинение, назову его „В мороз“ и пошлю в „Пионерку“. Пускай в Антарктиде почитают».

Я побежал, но ветер больно колол нос и щёки. Тогда я сложил носовой платок и закрыл им лицо до самых глаз.

У дверей школы я столкнулся с каким-то парнишкой. Лицо его тоже было закрыто носовым платком.

Мы осторожно прошли мимо вздремнувшей нянечки, взбежали по лестнице и сдёрнули платки.

Я удивился:

— Коля? Грачиков? Ты чего?

— Тсс! А ты чего? — спросил Коля.

Он был самым тихим учеником в нашем классе. Мы раньше сидели за одной партой, но нас рассадили, потому что я списывал у него диктанты.

Мне не хотелось выдавать секрет. Не зная, что ответить, я заморгал, и от тепла у меня сразу же слиплись заиндевевшие ресницы. И у Коли слиплись. Мы вошли в класс, растирая пальцами льдинки на ресницах.

Коля заложил дверь стулом.

— Ну, ты чего? — спросил я, раздеваясь.

— А ты? — упрямо сказал Коля.

Я решил не терять времени.

— Хочу здесь учить уроки. Дома скучно. Всё отвлекает. Ты же знаешь, что у меня большое воображение. Терпения только нет.

Коля разделся и вздохнул:

— Терпение-то у меня есть. А воображения нет. Нет, и всё. А почему нет — не знаю.

Он уныло встал у окна.

— Географию хоть вызубрить можно. А историю — никак. Ничего не могу запомнить. Лучше бы у меня терпения не было.

Коля ещё раз вздохнул.

Я сказал:

— Это ерунда. У меня вся история как на ладони. Я отвечаю, а сам всё вижу. Воображаю. Понимаешь? Только вот когда пишем диктант, я больше всех делаю ошибок. Помнишь, Игорь Павлович диктовал: «Когда наступает осень, журавли улетают в тёплые страны!» Он диктует, а я вижу: журавли летят и курлыкают, листья падают тихо,