Мое сердцебиение ускоряется. Я не только ощущаю его. Но и слышу через какие-то аппараты. А после тревожный механический писк, подрывающий уровень моего стресса до невообразимых высот.

– П’ю, та не п’янiю… – посмеивается кто-то надо мной. – Добавьте парню коктейля…

– Крепкий какой!

– Ты на габариты посмотри, Дашка…

– Да смотрю я, смотрю… Эх…

И снова смех. А за ним та же трескучая, как тихое пламя, тишина.

– О чем ты мечтаешь?

Смотрю на Соню и улыбаюсь.

– О тебе.

– Порно-мечта? – вспоминая мое признание, забавно морщится, будто злится.

Я смеюсь.

– Не только порно, – заверяю ее, прижимаясь и опрокидывая на песок. Касаюсь губами губ, которые не перестают поражать своей сладостью. Иногда я хочу ее сожрать. Трудно контролировать аппетиты. – Сексуальный интерес – это то, что у парня на поверхности. Он возникает до того, как наш мозг обрабатывает информацию в целом. И, конечно же, задолго до того, как мы признаем, что нам нравится именно этот объект.

– Объект? – пыхтит Соня, надувая губы и ерзая подо мной, провоцируя тем самым дать волю долбанутой неутихающей похоти. – Звучит не очень!

Набегающая с моря волна почти добирается до нас. Накрывает Сонины волосы и заставляет ее задержать дыхание. Уже холодно. Вода наверняка ледяная. Анализирую это, глядя в глаза Солнышка. Сам беспокоиться о подобном не способен. Сглатываю и подаюсь вперед, чтобы прижаться к ее губам. Как только случается этот контакт, глаза сами собой закрываются. На пике удовольствия это всегда происходит неосознанно. Мне кайфово, и я в этом моменте зависаю. Медленно размыкаю Сонины губы. Скольжу языком в горячую влажность ее рта. Неспешно двигаюсь внутри нее, собирая ее вкус, как нектар. По всему моему телу под кожей рассыпаются искры. На поверхность они выходят мурашками. Соня вздыхает и издает мягкий короткий стон. Обнимая меня, прижимает крепче. Пока ее язык вступает в чувственный танец с моим, гладит пальчиками мой затылок.

И в этот момент нас накрывает волной ледяной воды. Задохнувшись от холода, я резко подскакиваю и подрываю за собой Соню. Растерянно глядя друг на друга, инспектируем мокрые волосы и лица, а за ними – потяжелевшие и потемневшие от влаги куртки. Снова встречаемся взглядами. Когда удается вдохнуть, разражаемся хохотом.

– Пойдем, – беру ее за руку.

И мы, дрожа от смеха и холода, бежим к машине.

Добравшись до салона, скидываем всю одежду. На голую Соню я спокойно смотреть не могу. Сразу же утаскиваю ее на заднее сиденье. Тонированные стекла потеют от жара нашего участившегося дыхания.

– Я люблю тебя… – выдыхаю и вхожу в ее тело.

Дальше снова включается быстрая перемотка. В моем фильме есть много моментов, на которых я концентрироваться не хочу. Проживаю их как разноцветные вспышки, но точно знаю содержимое каждой сцены. В мельчайших, сука, подробностях.

Физическая боль вновь возвращается.

А может, мне это лишь кажется. Может, эти ощущения – просто смесь из прошлого. Мгновение, и они почти исчезают.

Неприятие моей матерью Сони я воспринял как неприятие меня самого. И вот, казалось бы, давно считал себя независимым от ее мнения, а все равно ранило. Осознаю это лишь сейчас, когда смотрю этот долбаный фильм.

Наверное, это можно считать ненормальным, но все причиненное Соне зло я принял в троекратном размере. Даже то, которое совершил сам. Она заставила меня вырасти над собой. Это было чудовищно болезненно. Я будто физически ощущал, как вытягиваются и расходятся мои кости. Но именно после этого ада я ощутил себя сильным. Я почувствовал себя собой. Настоящим.

Я увидел цели и ориентиры. Я включил свой мозг и задействовал ранее неиспользуемые его доли. Я выработал стратегию. Пропали сомнения. Я стал ориентироваться в том, чего, казалось, никогда не понимал. Я быстро принимал решения, просто потому что знал наперед, что должен делать.

Единственным, чего мне было мало, являлась Соня. Ее не хватало остро. Как кислорода. Но, как это ни парадоксально, теперь у меня были силы, чтобы терпеть эту жажду.

Я перескакиваю с события на событие. Хочу, как Бойка, увидеть финал своей жизни. Блядь… На самом деле единственное, что я хочу знать – есть ли рядом со мной Соня. Я зажмуриваюсь так сильно, что больно глазам. Но тот долбаный кинооператор, что работает сейчас со мной, туда не пускает. Так далеко перемотка не работает.

А может, там просто ничего нет? Только тьма, которая отбрасывает меня в последние часы моей реально прожитой жизни?

– Пиздец, мокруха раскручивается…

И я смиренно иду туда. Потому что понимаю, что перво-наперво должен понять, чем все закончилось там.

44

Секунды вечности…

© Александр Георгиев

Знаете, что бывает, когда один человек считает себя умнее других? Его крупно наебывают.

Так случилось с моим отцом. Так случилось с Машталером. И, как бы тяжело это ни было признавать, так случается со мной.

Никогда, запомните, никогда не относитесь к своему противнику как к деградирующему быдлу. В один острый момент обыграть может и такой. И это будет стоить вам или вашим близким будущего.

Прибывшие на пустырь машины тормозят, и из них выходит еще человек двадцать мужиков. Преимущество этой гребаной ОПГ над нами становится не просто критическим, а неоспоримым. У нас нет ни единого шанса забрать женщин и уйти отсюда живыми.

Но даже если допустить, что этот опущенный наемник реально несет единственную цель – всех нас порешить, я вижу один выход – тянуть время и ждать подмогу органов.

– Предлагаю не торопиться с действиями, – говорю я, глядя долбанутому психопату прямо в глаза. – Уверен, что у нас остались шансы договориться полюбовно. У каждой из сторон есть что предложить, чтобы заключить выгодное для всех перемирие. Возможно, даже сотрудничество.

Мой сухой ровный тон обставил бы даже полиграф. Но эти ублюдки не спешат с ответом. Въедливо всей своей гребаной сворой пялятся на меня и молчат.

В груди раскаленные угли горят, но я хладнокровно держу лицо. Неважно, каких усилий мне это стоит. Я просто не имею права сдаваться. Тут стоит отдать должное моему чертовому характеру – упорно доводить дело до конца, даже если в процессе потерял веру в успех. Иначе на хрена все это было? Нет, сейчас точно не время прогибаться.

– Введи нас на территорию завода, – выдвигает «водолаз» Антипов первое странное требование.

Выглядит все так, будто он тупо решил