вечер использую какой-то запредельный резерв собственных сил – встаю сама и поднимаю ее на ноги.

Только вот дальше…

Едва мы подбираемся к краю крыши, позади нас грохочут шаги. Вздрагивая, одновременно оборачиваемся. И тотчас застываем, когда понимаем, что бегущий на нас мужчина несется не на помощь. Машталер вскрикивает и со всем отчаянием прижимается ко мне. Я же от ужаса практически не шевелюсь. Машинально приобняв ее, таращусь во все глаза на приближающегося к нам человека, пока не замечаю, что его кто-то преследует.

Все происходит в считанные секунды.

– Стой, сука! – выкрикивает Георгиев.

Но этот безумец с жутким смехом несется дальше и, поддевая руку Влады, утаскивает ее за край крыши. Меня резко разворачивает, я пытаюсь удержать ладонь, которой она вцепилась в меня, но меня просто утягивает за ними.

Я вижу ее глаза… Вижу собравшийся в них адский страх.

Выстрел… Выстрел… И кто-то дергает меня в противоположную сторону. Наши с Владой ладони разъединяются. Я слышу ее крик и невольно вторю ему, пока не приземляюсь спиной на крышу. Один этот удар выбивает из легких воздух, а уж когда на меня следом валится Саша, кажется, что внутри что-то лопается, и удушье становится мучительным.

– Соня… – сипит он отрывисто.

Встречаю направленный на меня взгляд за мгновение до того, как видимость размыливают слезы. Сердце раздувается, заполняя все пространство под ребрами. И мне вдруг становится так тепло, так хорошо и так спокойно… Пока я не осознаю, что согревает меня льющаяся из груди Георгиева кровь.

Боже… Нет…

Нет же…

Нет… Нет… Нет…

Еще через мгновение я понимаю, что Саша роняет мне на плечо голову и обмякает.

Я обхватываю его широкие плечи руками, обнимаю, суетливо двигаю ладонями по спине... Никаких реакций в ответ.

– Нет… Не-е-е-е-т! – направляю в небо бессильный вопль боли, едва в легких появляется кислород.

Боже мой, нет… Нет…

Но… Реальность жестока.

Вот он… Настоящий поцелуй смерти, убивающий сразу двух человек.

– Бросай оружие и медленно опускайся на колени, иначе я буду стрелять! – звучит где-то рядом с нами голос Шатохина. – Ах ты тварь… Стреляю!

А дальше раздаются те самые хлопки, которые сегодня частят как фейерверки. Кто-то стонет и с грохотом валится. Но это уже не важно.

Ничего больше не важно.

42

Пожалуйста, только не он…

© Соня Богданова

«Господи, этого не может произойти… Пожалуйста, только не он… Боже мой… Боже мой!!!» – снова и снова в моей голове разгон от тихой душевной мольбы до отчаянного крика ужаса.

Вокруг нас резко становится светло. Кажется, будто наступило утро. Но я понимаю, что это невозможно. Близится ночь. А то, что озаряет мир сейчас, всего лишь вспышки мощного искусственного света, когда стрельба вокруг прекращается, и территорию, судя по звукам сирен, наполняют пожарные, «скорые» и полицейские машины.

Неподалеку от нас, создавая бурные потоки ветра и оглушая невообразимым гулом, садится вертолет. И только после этого я вспоминаю, что на этом участке крыши находится посадочная площадка с тем самым международным обозначением «Н».

– Все хорошо, – шепчет мне Даня, когда врачи скорой помощи, игнорируя мои протесты, снимают с меня Сашку. ­– Они забирают его, чтобы оказать помощь. Все будет хорошо, Сонь.

Но в его глазах стоят слезы. Это приводит в еще больший ужас и заставляет меня рыдать, выдавая по накалу настоящий шторм.

– Ты ранена, Сонь? – кричит Даня, пытаясь перекрыть шум вертолета. – Где болит?

Даже если бы я могла проинспектировать на физические ощущения собственное тело, ответить ему неспособна. Я просто растираю руками лицо и продолжаю плакать.

– Держись. Все будет хорошо, – снова заверяет Даня.

– У девушки серьезных повреждений нет, – выдает осматривающий меня парамедик.

«У девушки… Нет…»

А это значит, что у Сашки они точно есть. И не одно.

Господи… Это хуже любого моего кошмара. С эмоциями невозможно справиться. Если он не выживет, я и без пулевых ранений следом за ним уйду. У меня ведь уже разорвана в клочья душа.

Вертолет улетает, забирая и Сашу, и того ублюдка, который в него стрелял. Мы с Даней остаемся одни. Ненадолго, потому что вскоре на крыше появляются полицейские.

Шатохин отдает мне свою куртку, но это слабо спасает от холода. Я полностью мокрая от крови и снега. Трясусь, пока он помогает мне надеть ботинки.

– Даня… Позвони Людмиле Владимировне, – шепчу сбивчиво, пока полицейские осматривают крышу. – Сообщи, в какой больнице Саша. Пусть она приедет!

Кто еще может позаботиться о том, чтобы ему оказали должную помощь? Я просто не знаю. Может, Шатохин сам уже обо всем договорился. Но мама есть мама. Тем более такая одурелая и влиятельная.

– Окей. Не беспокойся. Я все решу.

– Все же будет хорошо? Он справится?

Мне нужны подтверждения. Хоть какие-то… Господи!

– Конечно, справится.

Он делает вид, что уверен. Я делаю вид, что верю.

Иначе не знаю, как нам это вынести.

– Все закончилось, Сонь. Сегодня все закончилось.

В тот момент расспросить не успеваю. Только всхлипываю и киваю. Нас просят спуститься. Я почти что сама, своими силами, с этим справляюсь.

А вот оказавшись на земле, растерянно оглядываюсь.

Полыхающее пламя. Множество машин и людей. Крики и суета.

Конец света уже наступил?

Слава Богу, долго находиться среди этого хаоса не приходится. Вместе с еще несколькими пострадавшими меня грузят на одну из обычных «скорых». Не сопротивляюсь только потому, что Даня утверждает, что повезут нас в ту же клинику, в которую доставят Георгиева.

– Я приеду следом, найду тебя и заберу к Сане. Просто пусть тебя для начала осмотрят, ок? Чара уже выехал с чистыми вещами по тому же адресу.

Снова киваю. Сжимаю его ладони в знак благодарности, которую сейчас выразить не могу. Даня отвечает тем же. А затем отступает, закрывает дверь, хлопает по стеклу ладонью, давая водителю какой-то знак, и мы уезжаем.

Когда-то я не любила молиться. Раздражало, что мать заставляет это делать. Это казалось скучным и в целом было не нужно. Но сейчас… Я неистово молюсь до самой больницы.

За Сашу, конечно.

От мыслей, что он может умереть, мое сердце разрывается снова и снова.

Так больно… Так, Боже мой, больно… Никакая ревность, никакие свадьбы, никакое предательство любви никогда не сравнятся с тем ужасным допущением, что человека, который является всем твоим миром, может больше не быть на этой земле.

Это казалось