— Я вижу реальность, — говорю я. — Я вижу ее лучше, чем ты и еще уйма народу. Поставь меня.

— … себе позаботиться, — заканчивает Джо, и теперь она тоже злится.

— Именно эта уверенность ослепляет тебя больше всего, — говорит Риодан.

— Это уже бессмысленно. Чувак, я все еще тут болтаюсь — Я пробую достать до земли носком сапога, но, кажется, он поднял меня на несколько футов.

— Ты за деревьями не видишь леса.

— Нет больше леса. Тени его съели. Отпусти меня. Нельзя вздергивать людей в воздух, когда тебе хочется.

Он роняет меня так резко, что я поскальзываюсь на льду и чуть не падаю, но он ловит меня и ставит на ноги. Я сбрасываю его руку с плеча.

— Любовь тут необязательна, — говорит Джо. — Иногда дело не в ней.

— Тогда тебе не нужно с ним спать!

— Я сама решаю, с кем сплю, — возражает Джо.

— Я ни с кем не «сплю». Я трахаю, — говорит Риодан.

— Вот спасибо за офигенно нужное уточнение, — замечаю я с сахарной язвительностью. — Ты это слышала, Джо? Он тебя трахает. Никаких смягчающих терминов. Имеет. Тупо и просто. — Я не то что зла. У меня перед глазами красная пелена. А чертов народ возле горящих бочек поет так громко, что убивает мою способность связно мыслить. Мне нужен Танцор. Риодан сводит меня с ума. Джо — безнадежный случай. Дублин погибает.

Я не могу больше всего этого выносить и бью Риодана в нос.

И все мы замираем там на мгновение, потому что даже я не могу поверить, что только что с размаху двинула Риодана, без предупреждения и явной провокации с его стороны. По крайней мере, более явной, чем обычное его поведение.

А потом Риодан хватает меня за руку мертвой хваткой и начинает тащить обратно к Честерсу, и выглядит он злее, чем мне доводилось его видеть, но Джо хватает меня за другую руку и пытается заставить его остановиться, кричит на него и на меня. Я оступаюсь и оскальзываюсь на льду, пытаясь стряхнуть обоих.

Мы бредем по снежным заносам, пытаясь друг друга перебороть, и тут внезапно день становится туманным, и я уже не слышу от нас ни единого звука. У меня двигаются губы, но слова не звучат. Ребят у костров в бочках я тоже не слышу. Не слышу даже собственного дыхания. От паники сжимается грудь.

Мы с Риоданом смотрим друг на друга, и между нами случается момент полного взаимопонимания, как иногда бывает у нас с Танцором. Слова не нужны. Мы делаем одно и то же. Когда дело доходит до боя, в напарники я выбрала бы его. Даже не Кристиана, и не Танцора.

Я хватаю Риодана, он хватает меня, и мы зажимаем Джо между нашими телами.

И стоп-кадрируем оттуда так, будто за нами гонится сам дьявол.

Или, точнее, Король Белого Инея.

«Она ослепила меня наукой»[50]

Мы с Риоданом, как прикованные друг к другу, останавливаемся через три четверти квартала. Мы отступили ровно настолько, чтоб избежать опасности, но остались достаточно близко, чтобы видеть Честерс.

Когда мы оглядываемся, уже слишком поздно. Температура там, где мы стоим, только что резко упала. Король Белого Инея исчезает в щели, висящей в воздухе прямо над улицей в сотне ярдов от нас. Туман всасывается туда, светящаяся точка скользит в портал, щель исчезает, и в мир возвращается звук.

Почти возвращается. Джо кричит, но звук такой, словно она кричит в бумажный пакет под ворохом одеял.

Однажды, на поле возле аббатства, корова боднула меня в живот, потому что я стоп-кадрировала в нее, разбудила и напугала. Сейчас я чувствую себя точно так же: я не могу вдохнуть. Пытаюсь набрать воздуха в легкие, но они остаются пустыми, как склеившиеся блинчики. Когда мне наконец удается вдохнуть, получается всасывающий хрип, который звучит как-то пусто и неправильно, а воздух настолько холодный, что обжигает, спускаясь к легким.

Я тупо смотрю на улицу.

Они все мертвы.

Все до последнего. Над Честерсом застыла ледяная скульптурная композиция, окутанная льдом и тишиной.

— Черт, нет! — Это звучит одновременно как злобный крик и плач.

Там, где пару секунд назад люди разговаривали и пели, тревожились и строили планы, жили, черт бы это все побрал, жили, не осталось ни искорки жизни. Все мужчины, женщины и дети мертвы.

Человеческая раса разменяла еще одну сотню.

Король Белого Инея: 25. Человечество: 0.

Если так будет продолжаться, Дублин превратится в город-призрак.

Я смотрю на них. Белые шишки, наплывы, колонны — люди покрыты белым инеем, поверх которого намерз толстый слой прозрачного сияющего льда. С рук и локтей свисают сосульки. Дыхание застыло веерами кристаллов инея возле лиц. Это место излучает холод, от которого больно даже на расстоянии, словно часть Дублина только что выпала в открытый космос. Дети замерзли, столпившись возле бочек с кострами, вытянув над ними руки, чтобы согреться. Взрослые замерзли, обнимая друг друга, кто-то раскачивался под песню, кто-то хлопал в ладоши. И там странно тихо, слишком тихо. Словно все это место окружено звукоизоляцией, которая впитывает все звуки.

Рядом со мной плачет Джо. Она плачет тихо и красиво. Это единственный звук в ночи, блин, а звучит словно единственный звук во всем мире! Выходит, и плачет она как котенок. Я обычно реву, как брылястая гончая, с громкими влажными всхлипами, а не тонкими вздохами и мяуканьем. И теперь я стою в тишине, дрожу, сжимаю зубы и кулаки, чтобы не разреветься.

Я отступаю, как привыкла делать, когда все становится хуже, чем я могу выдержать. Я притворяюсь, что под белым инеем и льдом нет людей. Я отказываюсь впускать в себя то, что случилось, потому что мое горе Дублин не спасет. Я притворяюсь, что это кусочки паззла. И все это просто улики. Они — способ не позволять такому случиться снова, если я правильно интерпретирую оставленные зацепки. Позже они снова станут для меня людьми, и я поставлю здесь какой-нибудь памятник.

Они хотели только погреться.

— Ты должен был впустить их внутрь, — говорю я.

— Предположения по поводу: почему оно явилось в эту точку в этот момент, — говорит Риодан.

— Предположения, блин. Чувак, ты холоднее, чем они! И разве это не вопрос на миллион долларов? — Видеть его не могу. Если бы он впустил их внутрь, они бы не умерли. Если бы я не стояла, споря с ним о всяких глупостях, а вместо этого уговорила бы его впустить их, они бы не умерли. Я вздрагиваю и застегиваю верхнюю пуговицу пальто, прямо под шеей, и стираю иней с кончика носа. — Тебе наши голоса не звучат как-то странно?

— Все звучит неправильно. Вся улица ощущается неправильной.

— Это потому, что так оно и есть, — говорит за моей спиной Танцор. — В корне неправильно.