* * *

Было страшно, невыносимо холодно. Ледяной ветер завывал и бесновался, колючие снежинки иглами впивались в лицо. Он уже ничего не видел, вокруг была одна сплошная белизна, и глаза так слезились, что он почти ослеп. Он давно не чувствовал ни ног, ни ушей, ни носа, ни пальцев. Он брел сквозь метель от одного световозвращателя к другому, чтобы окончательно не сбиться с пути. Ощущение времени он давно уже утратил, как и надежду на какую-нибудь случайно проезжающую мимо снегоуборочную машину. Зачем он вообще куда-то идет? Куда ему идти? Он с трудом вытаскивал ноги в легких кроссовках, уже превратившихся в ледяные гири, из глубокого снега. Ему стоило неимоверных усилий шаг за шагом продираться сквозь этот белый ад.

Он опять упал. Слезы бежали по щекам и, замерзая, покрывали лицо ледяной коркой. На этот раз он не стал подниматься, а просто лег грудью на снег и остался лежать. Болела, казалось, каждая клетка; левое предплечье, по которому она ударила его кочергой, словно отнялось. Она накинулась на него словно одержимая. Она била его, пинала, плевала в него с какой-то дикой, пронизанной ненавистью яростью. Потом выскочила из хижины, села в машину и уехала, бросив его посреди этой снежной пустыни Швейцарских Альп. Он несколько часов голым пролежал на полу, не в силах двигаться, как в шоке. Он надеялся и в то же время боялся, что она вернется и заберет его. Но она не вернулась.

Что, собственно, произошло? Они чудесно провели день, гуляя по снегу под жгуче-синим небом, вместе готовили обед, а после обеда страстно любили друг друга. И вдруг Надя словно с цепи сорвалась. Что с ней случилось? Она же была его подругой, самой лучшей, самой близкой, самой давнишней подругой, которая никогда не бросала его в беде. В его сознании вдруг, как молния, вспыхнуло воспоминание. «Амели»… — прошептал он деревянными губами. Да, он упомянул Амели, потому что беспокоился за нее, и это вышибло Надю из равновесия. Тобиас прижал к вискам кулаки и заставил себя думать. Постепенно его затуманенный мозг реконструировал картину, которую он до этой минуты словно не желал видеть. Надя была и раньше влюблена в него, а он этого не замечал. Как же ей, наверное, было больно, когда он делился с ней деталями своих бесчисленных любовных приключений! Но она делала вид, что ей весело, даже давала ему советы, как верный друг и товарищ.

Тобиас тяжело поднял голову. Метель немного утихла. Он преодолел желание остаться лежать здесь в снегу и, тяжело дыша, встал на негнущиеся колени, потер глаза. В самом деле! Там внизу он различил огни! Он заставил себя пойти дальше. Надя ревновала его к его подружкам, в том числе к Лауре и Штефани. А когда недавно на скамейке у леса она небрежно спросила его, нравится ли ему Амели, он, ничего не подозревая, сказал: «Да». Но разве ему могло прийти в голову, что Надя, знаменитая артистка, приревнует его к семнадцатилетней девчонке? А что, если это она что-то сделала с Амели?.. Боже мой!.. Отчаяние придало ему сил, и он еще быстрее пошел на огни. У Нади было огромное преимущество, она опережала его на целую ночь и на целый день! Если с Амели действительно что-нибудь случилось, то виноват только он один, потому что рассказал Наде о картинах Тиса и о том, что Амели хотела ему помочь. Он остановился и, запрокинув голову, испустил пронзительный, полный гнева и отчаяния вопль.

* * *

Даниэла Лаутербах как сквозь землю провалилась. В клинике все считали, что она на конгрессе врачей в Мюнхене, но оперативная проверка показала, что она там даже не появлялась. Ее мобильный телефон был выключен, а машину найти не удалось. Эта неизвестность просто сводила с ума. В психиатрической клинике не исключали, что это она забрала Тиса. У фрау Лаутербах был договор с больницей, позволяющий ей пользоваться медицинским оборудованием, а также закрепляющий за ней несколько мест для ее пациентов, поэтому ее появление в любом отделении ни у кого не вызывало удивления. В ту субботу у нее не было дежурства. Она выманила Амели телефонным звонком из «Черного коня» и… Амели знала ее и без всякого опасения села к ней в машину. Чтобы навести подозрение на Тобиаса, Даниэла Лаутербах, доставив его домой, сунула в задний карман его джинсов мобильный телефон Амели. Все было тщательно продумано и спланировано, к тому же ей повезло при осуществлении замысла, и все сложилось самым благоприятным для нее образом. Вероятность найти Амели Фрёлих и Тиса Терлиндена живыми сводилась к нулю.

Боденштайн и Пия сидели в десять часов вечера в комнате для совещаний и смотрели новости земли Гессен, в которых передавали информацию о федеральном розыске доктора Даниэлы Лаутербах и об аресте Нади фон Бредо. Перед комиссариатом все еще слонялись репортеры и две съемочные группы, жаждавшие подробностей по делу Нади фон Бредо.

— Поеду-ка я, пожалуй, домой, — зевнув и потянувшись, сказала Пия. — Тебя куда-нибудь подбросить?

— Нет-нет, езжай, — ответил Боденштайн. — Я возьму какую-нибудь из наших машин.

— Ты хоть немного отошел?

— Немного отошел… — Боденштайн пожал плечами. — Ничего, все образуется. Как-нибудь…

Она еще раз с сомнением посмотрела на него, потом взяла свою куртку и сумку и ушла. Боденштайн поднялся, выключил телевизор. Целый день ему удавалось не думать о своей печальной утренней встрече с Козимой, но сейчас воспоминание о ней снова хлынуло в его сознание горькой, как желчь, тошнотворной волной. Как он мог так потерять над собой контроль? Выключив свет, он медленно пошел по коридору в свой кабинет. Гостевая комната у родителей привлекала его так же мало, как и бар или кабачок. С таким же успехом он мог провести ночь здесь, за своим письменным столом. Он закрыл за собой дверь, в нерешительности постоял посреди комнаты, освещенной лишь уличными фонарями. Да, он оказался неудачником как мужчина и как полицейский. Козима предпочла ему тридцатипятилетнего мальчишку, а Амели, Тис и Тобиас, скорее всего, давно погибли, потому что он не смог их вовремя найти. Позади лежало в руинах его прошлое, а впереди маячило более чем сомнительное будущее.

* * *

Свесившись вниз и вытянув руку, она уже могла достать до воды. Вода прибывала быстрее, чем она надеялась. Вероятно, потому, что в помещении действительно не было ни одного сточного отверстия. Еще немного — и они будут сидеть по пояс в воде. А если даже они не утонут благодаря узкой щели над окном, то замерзнут. Холод стоял собачий. Состояние Тиса катастрофически ухудшалось. Он обливался потом и весь дрожал. У него был жар. Большую часть времени он как будто спал, обняв ее рукой, а если бодрствовал, то начинал говорить. И то, что он говорил, было так страшно, что ей хотелось заплакать.

Зато у нее в голове вдруг словно раздвинули некий черный занавес, и она отчетливо вспомнила события, которые привели ее сюда, в эту каменную дыру. Лаутербах наверняка подмешала в воду и в печенье какую-то отраву, потому что каждый раз, поев или попив, она тут же засыпала. Но теперь она все вспомнила. Лаутербах позвонила ей и сказала, что у нее к ней срочное дело и она ждет ее на стоянке, а когда она вышла, попросила ее поехать с ней к Тису, мол, он себя очень плохо чувствует. И была так приветлива и так озабочена. Амели, не раздумывая, села в машину и… — очнулась в этом подвале.