– Даже на военные патрули нападают. На днях у солдат отняли штык-ножи, а начальник патруля едва не лишился пистолета. Его спас только подоспевший наряд милиции! – сказал Челубеев.

Вспомнив этот рассказ, вздохнул едва не по-бабьи Анатолий Борисович и решил, что обязан пример подчинённым подать. Коль рекомендовано убывать со службы не по форме, надо так и сделать. Благо в кабинете оказались куртка и цивильный костюм, оставшийся ещё с новогоднего праздника в части, когда их в самый разгар застолья подняли по тревоге. Пришлось срочно переодеваться в полевую форму и убывать к месту развёртывания ЗКП[19]… Отвезти потом единственный костюм домой всё руки не доходили. Вот и пригодился.

Злясь и на себя самого, такого исполнительного, и на Челубеева с его настоятельной рекомендацией, а более всего на ситуацию с армией, приведшую к необходимости этой рекомендации следовать, Анатолий Борисович переоделся и, дав последние указания дежурному по полку, вышел за ворота.

Трамвай, как всегда в час пик, был переполнен. Анатолий Борисович едва сумел втиснуться на заднюю площадку, наступив при этом на ногу какому-то толстому мужику, и получил в ответ локтём в бок. Анатолий Борисович поморщился, но от ответного удара удержался. Трамвай с трудом закрыл за ним двери и тронулся с места. Несколько минут пассажиры молчали, счастливые тем, что внутри и что уже едут, а после, когда утряслось и стало чуть посвободнее дышать, загалдели:

– Мужчина, вы что толкаетесь! Как слон в посудной лавке…

– Да ты сама – корова, мне все ботинки оттоптала!

– Это я корова?

– На газель не похожа…

Слушать такие перебранки Анатолию Борисовичу доводилось каждый день, утром и вечером, когда он не мог на службу и домой на дежурном уазике уехать. Да и чего другого от трамвайной публики услышишь в уральской глубинке, где в трамвае обычный рабочий люд едет, ну, там продавщицы ещё, редкие интеллигенты да несколько вояк…

Как раз один из таких военных, не успевших выполнить рекомендации начальника гарнизона, вызвал в трамвае очередной скандал.

– Эй вы, военный, что вы так ко мне прилипли, я вам не жена! – услышал Анатолий Борисович истеричный женский возглас в голове трамвая. – Да вы мне своими коленками продукты все подавите! Не видите, сетка у меня!

– Да не давлю я на ваши продукты! – глухо огрызнулся невидимый Анатолию Борисовичу военный. – На меня на самого наседают. Не нравится, поезжайте на такси!

– Тоже мне советник выискался! Сам на такси едь! Сказал тоже, такси… У нас таких денег нет! Это вам за то, что воздух пинаете, сотни рублей платют!

– Какие там сотни! Тыщи!

– Сколько же вас развелось на нашу шею, дармоеды! – мгновенно вскипел разноголосо трамвай, а кто-то вообще пригрозил: – Ты сейчас, офицер, вылетишь на следующей остановке, чтобы женщинам не хамил!

– Точно! Вылетишь, – поддержал трамвай.

За офицера заступилась какая-то старушка:

– Люди, что вы делаете! Он же – наш защитник!

– Знаем мы этих защитников: им бы только водку жрать да над сыновьями нашими глумиться! Дедовщину развели! – не унимался трамвай.

Взвизгнула тётка, похожая на рыночную торговку:

– Они, офицера, и развели эту дедовщину, чтобы самим не работать!

– А ты откуда знаешь? Да у тебя-то самой сын служил? – спросил кто-то.

– Я чо, дура, што ли! Военкому на лапу дала и отмазала! – огрызнулась тётка.

Офицера из трамвая всё-таки не выставили. До своей остановки, которая оказалась перед остановкой Анатолия Борисовича, он всё-таки доехал.

Анатолий Борисович увидел его, когда трамвай продолжил движение. Он долго топтался на месте, одёргивая плащ-пальто, поправляя пояс и фуражку, а потом как-то скукоженно пошёл.

Так же скукоженно почувствовал себя и Анатолий Борисович. Вышло, что генерал Челубеев оказался прав, рекомендуя ездить в городском транспорте в штатском платье. А сам Анатолий Борисович не вступился за своего брата офицера, за армию, не заставил крикунов замолчать, проявить уважение, если не к человеку, так к форме. Ибо форма – принадлежность армии, а армия – принадлежность страны. Страну же, в которой ты живёшь и которой служит армия, надо уважать, хочешь ты этого или не хочешь. Иначе останешься и без страны, и без армии и станешь кормить и обслуживать солдат армии чужой… Это не нами придумано и по-другому не бывает.

В унылом настроении подошёл Анатолий Борисович к своему дому на улице Блюхера. Дом в народе именовался «пилой», а ещё «зигзагом удачи». Он состоял из трёх секций, под углом примыкающих друг к другу. В дальней секции на четвёртом этаже и проживал Анатолий Борисович с семьёй. В небольшой по квадратуре «трёшке» обитали они с супругой Аллой, их дочь Александра, зять Володя, капитан, служивший в штабе тыла округа, и Владик, трёхлетний единственный и обожаемый внук. Жили тесно, но дружно. Ибо Анатолий Борисович привык служебные невзгоды оставлять за порогом квартиры и домочадцев своих к этому приучил.

Но сегодня, вопреки традиции, совладать с плохим настроением у Анатолия Борисовича не получилось. Он не стал звонить и открыл дверь своим ключом. Сделал это так тихо, что жена и дочь, чьи возбуждённые голоса раздавались с кухни, не заметили его. И Владик привычно не выбежал деду навстречу со своим вечным вопросом: «Деда, а что ты мне плинёс?»

Сняв форменные башмаки, Анатолий Борисович повесил куртку и прислушался. Из большой комнаты раздавались непонятные звуки: как будто кто-то там шарашился и пыхтел.

Анатолий Борисович тихонько подошел к двери и заглянул.

Посредине комнаты в ворохе отцовской полевой формы барахтался внук. Полностью утонув в ней, он пытался обуть десантные ботинки с высокими голенищами и сложной шнуровкой. Рукава куртки мешали. Штаны свалились. Один ботинок оказался носком вперёд, а второй развернулся в обратную сторону. Внук попытался подтянуть штаны и одновременно попытался шагнуть. Но вместо этого он растянулся по полу.

Первым порывом Анатолия Борисовича было тотчас ринуться ему на помощь. Но он удерёжался. Внук попытался встать на ноги. Ему это почти удалось, но он снова упал. И снова начал вставать.

– Нинивилилити… – послышалось Анатолию Борисовичу.

Он напряг слух и вдруг услышал.

– Невилиятно тижилё, а слюжить надо… Невилиятно тижилё, а слюжить надо! – говорил себе внук.

Слёзы сами собой навернулись на глаза Анатолия Борисовича. Он снова подавил попытку помочь внуку, сглотнул комок в горле и так же тихо, стараясь не шуметь, прошёл на кухню.

– Ой, Толя, а мы и не слышали, когда ты вошёл! – сказала жена.

Дочь поцеловала его в щёку и обескуражила новостью:

– Пап, знаешь, а Володька рапорт написал!