уверить, совсем не улыбается!» Из всего этого следует, дорогой капеллан, что каким бы просветленным сей знаменитый живописец ни казался, в действительности же он — жалкий слепец. В принадлежности его к масонству можно, разумеется, не сомневаться, для меня же очевидно еще и то, что он только подмастерье, подавальщик кирпича, которому дозволено ползать лишь по внешней стороне Храма. Вы были абсолютно правы, когда сказали, что все архитекторы, художники, ваятели, ювелиры и чеканщики Средневековья входили в различные масонские ложи. Но — и вот в этом-то все дело! — познания их ограничивались чисто внешней, ритуальной стороной традиции, которую они к тому же понимали в сугубо этическом плане. Они были лишь орудиями той незримой силы, которую вы, правоверный католик, ошибочно принимаете за Майстера «Левой руки». Да, да, они — послушные живые инструменты, не более, предназначенные для одной-единственной цели — хранить в символической форме сокровенную традицию до тех пор, пока... пока не исполнятся сроки. Что они некоторое время и делали, но путь был таким дальним и тернистым, а ключ к заветным вратам казался таким близким и доступным — ведь им всегда мерещилось,

что получить его можно из человеческих уст, — что странники, введенные в соблазн предательской надеждой, остановились и уж, видно, никогда не собраться им с силами на дальнейшее странствование. Слепцы, они и не подозревали, что ключ сокрыт в самом искусстве, как не подозревали того, что искусство имеет куда более глубокий смысл, чем создание художественных произведений, ибо истинное его предназначение в трансформации личности самого художника, первым свидетельством которой является «реальное видение мира». Даже современный художник, не прибегая ни к чьим советам и не вступая ни в какие ложи, может упорным творческим трудом обострить свои органы чувств настолько, что они откроются для восприятия тончайших сверхчувственных инспираций той великой традиции, связь с которой его собратья давным-давно утратили, и тогда в своих творениях ему наверняка удастся вдохнуть новую жизнь в вечные, казавшиеся мертвыми символы! Имеющему уши нет нужды обращаться к посредникам, сокровенные уста всегда до краев наполнят его кристально чистой влагой мудрости. Воистину, что такое творчество как не отворение предвечного источника, как не черпание из запредельного царства неиссякаемой полноты и изобилия?!

Ну а что же те, одержимые темной силой, кою вы ничтоже сумняшеся заклеймили как «дьявола», — из какого источника черпают они? Или это уже не искусство? Произведения их как две капли воды похожи на преисподнюю, какой ее представляет каждый правоверный христианин, они несут в себе мертвящее дыхание ледяного Норда, в котором еще древние видели обиталище враждебных человеку демонов.... Чего только стоят выразительные средства и сюжеты этих безумцев: смерть, чума, насилие, кровь, отверженность и отчаянье!..

Значит, если это искусство, то оно от дьявола? Вот что я вам отвечу: художник — это человек, в котором духовное, магическое имеет перевес над материальным. Тут существуют две возможности: разум одних — назовем их «проклятыми», — изнуренный вакханалией разврата, траченный всевозможными пороками и болезнями, как наследственными, так и благоприобретенными, постепенно вырождается; теперь, когда он, так сказать, «поистаскался», магическое, не встречая помех со стороны утратившего былую силу здравого смысла, мощным потоком врывается в сознание и, конечно, перевешивает: «духовная чаша» весов идет вниз, но вовсе не потому, что наполнилась до краев, — просто «полегчал» противовес. От произведения «проклятых» исходит особая аура распада, такое впечатление,

словно дух преоблачился в фосфоресцирующую мантию тления.

У других же — я бы назвал их «благословенными», — дух, подобно святому Георгию, покровителю рыцарства, покоряет бестию в честном поединке: в этом случае «магическая чаша» перевешивает, заполняя сознание художника, исключительно за счет собственного веса. Тут уж дух облекается в иные одежды — в золотых солнечных ризах попирает он мерзкую рептилию.

Итак, и в «проклятых», и в «благословенных» преобладает дух, вот только магический ветер, сквозящий в наш дольний мир из мира горнего, приходит к ним с разных сторон: к одним — с Севера, и в них бушуют ледяные шквалы, к другим — с Востока, и безмятежное дыхание утренней зари вдохновляет их, но в человеке середины, нормальном, благополучном обывателе позиции бестии здравого смысла всегда незыблемы, такие люди духовно мертвы и безнадежно косны, как мясницкая колода.

Но что же это за сила, которая использует величайших художников как простые орудия, с одной лишь целью — пронести через все времена традиционный символизм ритуальной магии в его изначальном виде?

Слушайте же, это та самая сила, которая в свое время создала Церковь, воздвигнув одновременно две живые колонны, одну белую, другую черную. Эти две соперницы до тех пор ненавидели друг друга, пока наконец не уразумели, что они обе — лишь опора лая будущей триумфальной арки.

Помните, в Евангелие святой Иоанн говорит: «Многое и другое сотворил Иисус: но если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг»[26].

Как объясните вы, ваше преподобие, что Библия согласно воле Божьей — а именно на такой формулировке настаивают догматы Церкви, — до нас дошла, а предание об этом «многом и другом» нет?

Оно что, «потерялось», как теряется перочинный ножик из дырявого кармана уличного сорванца?

Ни в коем случае, оно живет до сих пор, жило всегда, будет жить и впредь, даже если онемеют все уста, из которых исходит весть о нем, и оглохнут все уши, которые внимают им. Дух будет воскрешать его вновь и вновь. Он создаст новых художников, способных по благословению свыше черпать полной

мерой от предвечного источника и достоверно запечатлевать то, что будет велено им.

Это «многое и другое» святого Иоанна — не что иное, как те сокровенные таинства, коими спокон веку владел Христос, их, и только их, Он имел в виду, вложив в уста Иисусу, верному своему орудию: «Прежде нежели был Адам, Я есмь»[27].

Истинно говорю вам — и можете сколько угодно осенять себя крестным знамением, — Церковь начиналась с Петра, а окончится Иоанном! Что сие означает? Прочтите Евангелие так, как если бы это было пророчество о судьбах Церкви, и вам, может быть, в ином свете откроется смысл тройного отречения Петра! А что, как не ревность, двигала хранителем ключей Царствия Небесного, когда Иисус сказал об Иоанне: «Я хочу, чтобы он пребыл, пока прийду»?..[28] Теперь, дабы успокоить вас, добавлю следующее: по всей видимости, Церковь в своем нынешнем обличье умрет — в это я верю твердо, ибо лишь слепой не различит знамений грядущей гибели,