Отвращение к ней во мне смешалось с жалостью, когда осознал, что и она могла испытать ко мне лишь нечто подобное. Она воспринимала мое молчание как согласие. В первый и, вероятно, единственный раз в жизни я в ее глазах видел нечто похожее на грусть.

– Это тяжелая правда, но нет пути назад. Завтра ты умрешь. Ничто это не остановит. Ни я, ни ты, ни даже мой упрямый отец, хотя он и пытался. Пусть тебя греет мысль, что твоя смерть принесет твоей матери спокойствие. Это гнетущее чувство ошибки, что преследовало меня двадцать лет, наконец исчезнет. Я буду свободна.

Несколько секунд я не мог заставить себя хоть что-нибудь сказать.

И это все? Я скоро умру, и все, что она хотела мне сказать, – это лишь то, что я уже знал? То, что она ненавидит меня? Что я – самая большая ошибка, какую она когда-либо совершала?

Нет, неправда. Она сказала мне, что когда-то была человеком. Что и она испытывала жалость. Что не бросила меня погибать, как все говорили. Что, оставив меня с мамой Рилой, она пыталась сохранить мне жизнь.

Но когда тот краткий порыв жалости исчез, когда она раскаялась в своей человечности, предпочтя следовать своим желаниям, то стала тем, кто есть сейчас. Бесчувственным равнодушным чудовищем.

– Если я и жалею о чем-то, – проговорил я, – так только о том, что не пожелал умереть раньше. Что я не захотел перерезать собственную глотку во время Третьего Испытании вместо того, чтобы убивать людей, которых знал много лет. – Я встал и подошел к ней. – Я не жалею о том, что не убил Лайю. Я никогда об этом не пожалею.

Я вспомнил слова Каина, сказанные той ночью, когда мы стояли у сторожевой башни и смотрели в дюны. «У тебя будет шанс получить истинную свободу – свободу тела и души».

Я вдруг перестал чувствовать себя опозоренным или побежденным. Это… это и есть то, о чем говорил Каин: свобода идти на смерть, зная, что так будет правильно. Свобода назвать душу своей. Свобода сохранить хоть немного доброты, отказываясь стать таким, как моя мать, и умирая за то, за что стоит умереть.

– Я не знаю, что случилось с тобой, – произнес я. – Не знаю, кто был моим отцом и почему ты так сильно его ненавидишь. Но знаю, что моя смерть не освободит тебя. Она не даст тебе спокойствия. Это не ты меня убиваешь. Я сам выбираю смерть. Потому что я лучше умру, чем стану таким, как ты. Лучше умру, чем буду жить без жалости, без чести, без души.

Я сжал прутья решетки и посмотрел матери в глаза. На секунду в них вспыхнуло смущение, маленькая трещинка в ее броне. Затем ее взгляд превратился в холодную сталь. Не важно. Все, что я чувствовал к ней в этот момент, – жалость.

– Завтра я стану свободным. Не ты.

Я отпустил прутья и отошел вглубь камеры. Затем опустился на пол и закрыл глаза. Я не видел ее лица, когда она уходила. И не слышал ее. Мне стало все равно. Смертельный удар – мое освобождение.

Смерть идет за мной. Смерть почти здесь.

Я готов к ней.

Довольно долго я наблюдала через открытую дверь, как работает Телуман, прежде чем набралась мужества и вошла в магазин. Он отбивал полосу раскаленного металла аккуратными выверенными ударами. Его руки, украшенные яркими татуировками, покрылись потом от напряжения.

– Дарин в Кауфе.

Он остановился с молотом на весу и повернулся ко мне. Странно, но вспыхнувшая в его глазах тревога успокоила меня. По крайней мере, есть еще один человек, который так же, как и я, не равнодушен к судьбе моего брата.

– Его перевели туда десять дней назад, – сказала я. – Сразу после Лунного Фестиваля. – Я подняла запястья, все еще окованные рабскими браслетами. – Мне надо отправиться за ним.

Я затаила дыхание, пока он размышлял. Помощь Телумана – это первый шаг в моем плане. А весь этот план почти полностью зависел от того, согласятся ли и другие люди сделать то, о чем я их попрошу.

– Запри дверь, – велел он.

Почти три часа он освобождал меня от оков и за все это время почти ничего не сказал, лишь изредка спрашивал, надо ли мне что-нибудь. Когда я освободилась от браслетов, он дал мне мазь для запястий, натертых браслетами, и исчез в задней комнате. В следующую минуту Спиро вернулся, держа в руках изысканно украшенный меч – тот же, каким он отпугивал гулей в первую нашу встречу.

– Это первый настоящий телуманский меч, который я сделал вместе с Дарином, – пояснил он. – Передай ему. Когда освободишь его, скажи, что Спиро Телуман будет ждать его в Свободных Землях. Скажи ему, что у нас еще много работы.

– Я боюсь, – прошептала я. – Боюсь, что у меня ничего не выйдет. Боюсь, что он умрет.

Страх вспыхнул во мне, как будто сказав о нем вслух, я вдохнула в него жизнь. Тени закопошились у двери. Гули.

«Лайя, – позвали они. – Лайя».

– Страх будет твоим врагом, если ты сама ему позволишь. – Телуман протянул мне меч Дарина и кивнул в сторону гулей.

Я повернулась и, пока он говорил, пошла на них.

– Слишком много страха – и ты парализован, – сказал он. Гули не испугались. Я подняла меч. – Слишком мало страха – и ты чересчур самонадеян.

Я ударила по ближайшему от меня гулю. Он зашипел и уполз под дверь. Часть его собратьев отступила назад, но другие набросились на меня. Я заставила себя быстро встать и отбиться от них мечом. Спустя несколько мгновений те, что посмелее, тоже уползли с гневным шипением. Я повернулась к Телуману. Он посмотрел мне в глаза.

– Страх может быть полезен, Лайя. Он может спасти твою жизнь. Но не позволяй ему управлять собой. Когда тебя охватит страх, борись с ним и победишь, потому что твой дух и твое сердце сильнее.

Небо уже начало темнеть, когда я покинула кузницу, спрятав под юбками меч Дарина.

Улицы патрулировали отряды меченосцев, но в черном платье я легко растворялась в ночи как привидение и оставалась незамеченной.

По пути я вспоминала, как во время облавы Дарин пытался защитить меня от маски, даже когда тот дал ему шанс сбежать. Я представила Иззи, маленькую, напуганную и все же решившую стать мне другом, хотя она прекрасно знала, какова может быть цена этой дружбы. Подумала и об Элиасе, который мог бы сейчас находиться за много миль от Блэклифа и наслаждаться свободой, если бы позволил Аквилле убить меня.

Дарин, Иззи, Элиас рискнули своими жизнями ради меня. Никто не заставлял их так поступать. Но они это сделали, потому что чувствовали, что так будет правильно. Потому что они живут по Иззату, и не важно, знают или нет, что это такое. Потому что они – смелые.

«Теперь моя очередь поступить правильно», – прозвучал голос в моей голове. И на сей раз это был не голос Дарина, а мой собственный. Он всегда был моим. Теперь моя очередь жить по Иззату. Мэйзен сказал, я не знаю, что такое Иззат. Но я понимаю это лучше, чем он когда-либо сумеет понять.