Осень 1787 г. принесла страшное потрясение для светлейшего: Севастопольский флот разбит бурей. Трагедия надломила воскресший дух Потемкина, подорвала его веру в помощь Бога и свои силы. Он снова пишет «матушке», это письмо приводит Екатерину в ужас. Никогда еще ее милый друг не был столь измучен обстоятельствами и болезнями, никогда не был столь растерян и слаб. «Матушка государыня, я стал несчастлив… Я при моей болезни поражен до крайности, нет ни ума, ни духу. Я просил о поручении начальства другому. Верьте, что я себя чувствую; не дайте чрез сие терпеть делам. Ей, я почти мертв; я все милости и имение, которое получил от щедрот Ваших, повергаю стопам Вашим и хочу в уединении и неизвестности кончить жизнь, которая, думаю, и не продлиться… Я все с себя слагаю и остаюсь простым человеком. Но что я был Вам предан, тому свидетель Бог». Но Екатерина и бывший некогда командиром Потемкина П.А. Румянцев письмами поддерживают пошатнувшегося колосса, светлейший приходит в себя. Командирам частей следуют приказы, разогнанный бурей флот собирается в Севастополе. И, о чудо! Флот цел, пострадал значительно, однако существует и боеспособен.

В январе 1788 г. в действующую армию прибыл офицер французской королевской гвардии, представитель старинной аристократической фамилии граф Роже де Дама. Сделав для него исключение, императрица позволила иностранцу вступить волонтером в русскую армию. В армии, а особенно во флотилии, в эту войну было много иностранных волонтеров, они стали свидетелями всех важнейших сражений, а также роскошной жизни Потемкина в ставке. С азартом окунулся Роже де Дама в родную стихию — войну. Он явно симпатизировал светлейшему и, как непредвзятый очевидец, с восторгом описал его образ на исходе жизни. Почти ежедневно француз в числе пяти или шести лиц обедал за столом князя, накрывавшимся независимо от большого стола. Вечера ближайшее окружение князя (в него с легкостью вошел французский гвардеец) проводило непременно у Потемкина, и все забывали, что находятся в Татарии, благодаря различным удовольствиям и тамошнему обществу.

Потемкин, по воспоминаниям мемуариста, обладал широкой натурой, сочетавшей в себе самые разнообразные оттенки проявлений человеческого характера, начиная от нежности, любезности, обязательности человек? высшего общества и заканчивая суровостью, высокомерием и жестокостью совершеннейшего деспота. Обладая необыкновенным тактом и давая волю всем движениям своей души, он угнетал тех, кто его оскорбил или не нравился ему, и в то же время льстил и осыпал милостями тех, кого отличал и уважал. Он не затруднялся в средствах развить задуманное, работал с легкостью и был находчив во время развлечений; мог казаться пустым человеком и одновременно быть занятым различными вопросами, отдавая самые разнообразные приказания. Так, он вмещал в своей голове проект разрушения Оттоманской империи рядом с проектом возведения дворца в Петербурге, или проект изменения формы всей армии и приказание приготовить корзину с цветами для своих племянниц. И между тем никогда его мысли не перепутывались, и он не приводил в замешательство тех, кому он их излагал.

Течение его мыслей, казавшееся нелогичным, на самом деле было правильно и строго держалось намеченного пути. Он успел узнать все пути к удовлетворению честолюбия и к удовольствиям; он умел вовремя переступить, подняться, спуститься или уклониться, чтобы достигнуть цели — управлять безраздельно и развлекаться непринужденно. Князь Потемкин, как писал Роже де Дама, подчинял своим личным страстям военное искусство, политику и управление государством. Он ничего не знал в корне, но обладал всесторонними поверхностными знаниями и особым чудесным чутьем. Его воля и ум заметно превосходили его знания, но деятельность и твердость первых обманывали относительно недостатка последних, и он, казалось, властвовал по праву победителя; он презирал своих соотечественников и раздражал их своей надменностью, но любил иностранцев и пленял их ласковостью и самым утонченным вниманием; в конце концов, он подчинил себе все государство, проявляя произвольно европейскую утонченность наряду с азиатской грубостью.

Приветствовавший меры Потемкина по совершенствованию рекрутского набора, Безбородко в личном послании 1788 г. к российскому представителю в Лондоне Сергею Воронцову высказывался более категорично. По его мнению, военная мощь не соответствовала благополучию в финансовом обеспечении военных действий, которого вполне хватало, не прибегая к налогам. «Взяв со ста душ рекрута, — продолжал Безбородко критику военного начальства, — наполнили только армию, а более 30 000 недостает в пограничных одних гарнизонах. Теперь еще готовим порох и снаряды…». Сетовал он и на медлительность Потемкина в доставлении свежих данных из Новороссийской губернии, что задерживало принятие решений. «Время движется к высылке флота, а дело за войсками и генералом» — так описывал ситуацию в столице Безбородко. И лейтмотивом через многие письма и воспоминания этого времени — тема придворных интриг. Граф прямо говорит об этом: «В случае неудач ожидаю наверно, что тут и негодование на нас, а главнейше на меня обратится, при пособии всяких коварных происков, кои опять здесь умножаться стали».

В апреле 1788 г. Потемкин, обеспокоенный усилением интриг, решается покинуть армию и ехать в столицу, но противники его при дворе старались удержать светлейшего в армии. Новую военную кампанию решено было начать осадой Очакова. После долгих, изнурительных и тяжелых морских сражений с турецким флотом в Лимане, около Кинбурна, корабли противника были оттеснены. В июле 1788 г. основные силы русской армии двинулись к Очакову. Казалось, вот она, близкая победа, но турецкая крепость выдержала пятимесячную осаду. Волонтер француз Роже де Дама воспринимал военные действия вокруг Очакова с интересом стороннего наблюдателя. Однажды он с принцем де Линь, также находившимся в лагере Потемкина, решился сделать вылазку по направлению к Очакову и попытать счастья по ту сторону аванпостов. «Смелый и пылкий, каким бывают в 20 лет, — писал о принце и совместном приключении чужестранец, — он с таким же нетерпением желал видеть турок, как и я… Соединив свое милое ребячество с интересом ко мне, он выразил желание, чтобы я увидел неприятеля на суше впервые вместе с ним. Очарованный его предложением, я сажусь на коня, и мы рядом отправляемся…». Искатели приключений в сопровождении только троих людей проехали казачьи аванпосты и уже различали минареты Очакова, сады, окружающие город, всадников, гарцевавших у стен крепости. Увлекшись наблюдениями за турками, Роже де Дама и принц де Линь слишком приблизились, их заметили, и турецкая кавалерия, пришедшая в большее движение, чем плодовые деревья от урагана, бросилась за ними в погоню. Благополучно вернувшись, иностранцы обещали друг другу избегать прогулок к садам Очакова.

Шло время, осада затягивалась, и ропот непонимания звучал не только в столице, но и в окопах. В ноябре 1788 г. граф Браницкий, муж племянницы Потемкина Александры, снабжавший провизией и всем необходимым своего вельможного родственника из собственных имений, покинул армию. В связи с этим светлейшему пришлось ограничить себя в удовольствиях. Иностранцы удивлялись бездействию князя. Они считали, что в Европе генерал-аншеф был бы ответственен за потерянное им время, за бедствия, которые он так бесполезно заставлял претерпевать, за множество людей, погибавших ежедневно от нужды и болезней. «О, неведомая Россия!» — восклицали чужестранцы. Они видели, что «князь Потемкин был неприкосновенен, он олицетворял собой и душу, и совесть, и могущество императрицы и в силу этого не был подчинен никаким правилам долга или справедливости. Никто не осмеливался открыть глаза государыне из страха компрометировать себя. Терпели все, хоть и ропща и проклиная судьбу».